— Ну и что с того? — простодушно удивился Найл.

— Они считают, что это непочтительно — рассуждать о них как о каких–нибудь насекомых.

— А вот я встречал в порту человека, так тот называл их раскоряками, — вспомнил Найл.

— Тссс! — Массиг испуганно оглянулся: никто вроде не расслышал. — Кто это мог быть, разрази меня гром?

— У него было забавное имя… Кажется, назвался Биллом.

— А–а, так это не наш. Он служит у жуков. Его звать Билл Доггинз.

Массиг произнес это с чуть заметным пренебрежением. Забавно было подмечать, что юноша уже научился делить здешних на своих и чужих.

— Билдогинз?

— Билл Доггинз. У него почему–то два имени. Те, кто служит у жуков, говорят, что у них издавна так заведено.

Вайг наклонился вперед и тихонько спросил:

— Как ты считаешь, отсюда можно при случае удрать?

Массиг даже в лице переменился.

— Ты что! Никак. Куда? Схватят, вот и все. Да и зачем бежать–то? Живется здесь неплохо, сытно.

— Зачем? Затем хотя бы, что мне не нравится быть рабом.

— Рабом? Но мы не рабы.

— Да ну? — удивился Вайг. — А кто же вы такие?

— Слуги. Это совсем разные вещи. Настоящие рабы живут на том берегу реки. Вот те уж действительно идиоты поголовно.

— В каком смысле?

— Говорю же: идиоты, в буквальном смысле. В голове свист один.

Массиг скорчил рожу: вылупленные глаза, перекошенная челюсть, оттопыренные губы.

— А зачем им рабы, если у них есть слуги? — спросил Найл.

— Для самой черной работы. Чистить выгребные ямы, например. Они же идут и на корм.

Найл и Вайг вместе:

— На корм?! — да так громко, что Сайрис на секунду приоткрыла глаза.

— Да. Хозяева разводят их себе на кормежку.

— А сами–то рабы об этом знают? — спросил Найл с потаенным ужасом.

Массиг пожал плечами.

— Думаю, да. Они принимают это как должное. С умом у них не гуще, чем у муравьев.

Найл мельком оглянулся на сидящих и лежащих вокруг, но ничего не сказал.

— Я вот насчет… слуг. Случается так, что и их съедают? — спросил Вайг.

Массиг отчаянно тряхнул головой.

— Ни в коем случае! Если не что–нибудь из ряда вон выходящее.

— Что именно?

— Ну, например, никому не разрешается с наступлением темноты выходить на улицу. Хозяевам не возбраняется слопать любого, кто попадется на улице в ночное время, — и добавил поспешно: — Понятное дело, такого не происходит, у наших людей все же есть голова на плечах! Каким болваном надо быть, чтобы пойти прогуляться по улице ночью?

— И почему они запрещают людям выходить ночью?

— Следят, наверное, чтобы мужья по ночам не бегали к женам или чтобы матери не прокрадывались к своим детям.

— И ты еще говоришь, что тебе здесь нравится? — усмехнулся Вайг.

— Я же не говорил, что мне так уж нравится, но… — пробормотал Массиг, оправдываясь. — Я просто о том, что ведь могло быть и хуже. По крайней мере, у нас теперь вон сколько солнечного света. В Дире если выберешься на свет хоть раз в месяц, так и то уже событие. А жратва здесь какая славная! Хозяевам по нраву, чтобы мы все были упитанные. И игры разрешают по субботам. Раз в год можно обращаться с просьбой сменить работу. Я вот на следующий год думаю податься в моряки. И главное, на покой уходишь в сорок лет.

— На покой? Как это?

— Одним словом, становится необязательно работать. Можно спокойно отправляться в великий счастливый край.

— Куда–куда?

Массиг открыл было рот, но тут откуда–то снаружи раздался жуткий гулкий звук, просто волосы дыбом. Звук повторился несколько раз — словно стон какого–то небывалого огромного чудища, страдающего от боли.

— Это еще что? — вырвалось у Вайга.

— Значит, что пора гасить свет. Спать здесь укладывают рано, вставать–то приходится спозаранку.

В комнате начали гасить светильники, заскрипели лежаки. Гореть остался лишь один светильник. Все разговоры смолкли.

— Что такое «большой счастливый край»? — спросил шепотом Найл у Массига.

— Тссс, — отозвался тот тоже шепотом. — Разговаривать, когда гаснет свет, тоже запрещено.

— Как так?

— Утром расскажу. Спокойной ночи.

Повернувшись к Найлу спиной, он надвинул одеяло–рогожу на плечи. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь мерным тяжелым сопением. Было что–то уютное, безмятежное в том, что вокруг столько людей. Вскоре Найл канул в глубокий, безмолвный омут сна.