— Мне предстоит поднять этот флаг, и если механика подъема не откажет, я это сделаю, после чего уже дело народа держать его развевающимся на должной высоте.

Стремясь избежать нежелательной газетной шумихи и вторжения политиков и искателей должностей, Линкольн договорился с директорами двух театров о том, чтобы он мог пользоваться служебным входом для актеров и незаметно пробираться в одну из лож. Брукс рассказывал: «Спрятавшись за портьерой, он просмотрел много пьес; о его присутствии в театре публика и не подозревала».

В Америке и за границей все чаще приходили к убеждению, что наконец-то страна имеет президентом стопроцентного американца. Он олицетворял страну хотя бы тем, что у него не было предшественников, по которым он мог бы равняться в своих действиях.

Изобретательный янки, пограничный житель и пионер, кентуккиец, любящий юмор и мечту, — все это нашло гармоничное сочетание в одном человеке, ставшем первым в стране. Глубоко в сердцах американцев Линкольн зародил надежду, за осуществление которой люди готовы были воевать, бороться, умирать, — за грандиозную, пусть несколько туманную вероятность того, что Линкольн ведет их вперед к более великой цели, чем та, о которой они мечтали.

Кроме того, в Линкольне воплотилась вера в то, что демократия все же дает возможность избрать человека из народа, поднять его высоко, сделать его сильным и уважаемым и что сам этот процесс меняет что-то в избраннике, выявляет в нем новые таланты, способность управлять, предвидеть, применить свой разум, делает его иным, лучшим, нежели тот, кого они выбрали и благословили на присягу и торжественное обещание выполнить свой трудный и страшный долг главы нации.

В общении с земледельцами, текстильщиками, хлопкоробами, золотоискателями, рудокопами, шахтерами, металлистами проявлялось его природное чутье. Если его деятельность окажется полезной, он будет назван Отцом своего народа, человеком, чье сердце билось в унисон с большинством из тех, кто приходил к нему в Дом правительства.

Ни в одной из 31 комнаты Белого дома Линкольн не мог чувствовать себя спокойно. Повсюду ему чудились призраки — юноши, погибшие на войне, шагали повзводно; возникали иллюзорные тени матерей, которые уже никогда больше не прижмут сыновей к своей груди. Немые их стоны в темноте ночи или в сером полумраке рассвета всегда слышались этому человеку.

Нескончаемые думы о крови и стали, о стали и крови, доводы, провозглашаемые пушками в течение многих месяцев, дело, высоко поднятое и воспетое кроваво-красными штыками, — думать обо всем этом в течение ночей и месяцев, складывавшихся в годы, было тягостно. Эти думы изводили его и рождали вопросы: чему же учат события, кто из них извлекает пользу, что ждет людей впереди?

Гремели барабаны войны, телеграф отстукивал списки убитых, иногда их насчитывалась тысяча, иногда десять тысяч в день.

Какое спасение, какие празднества сулили клубы черного военного дыма? Смерть носилась повсюду; рождалась также и новая жизнь. Люди еще не понимали, что именно умирало. И никто не мог сказать, что же рождалось.

10. Геттисберг. Осада Винсберга. Глубокие течения 1863 года

В последних числах июня вести о продвижении армии Ли доминировали над всеми другими сообщениями прессы. Где-то далеко в тылу генерал Ли оставил Ричмонд и охранявший его небольшой гарнизон. Ли и его шеф Дэвис решили, что «ценные результаты» может дать взятие Гаррисберга, Филадельфии, Балтимора и Вашингтона; кроме огромного количества продовольствия, военного снаряжения и всякого рода припасов, можно было добиться признания конфедерации Европой. Хорошо информированные люди считали, что у Ли в этом походе была армия почти в 100 тысяч солдат и 250 пушек.

Английский подполковник Фремантл, сопровождавший армию вторжения, отметил, что все солдаты были охвачены чувством «глубочайшего презрения к противнику, неоднократно ими битому».

Спрингфилдская «Рипабликан» настаивала, чтобы Линкольн самолично стал во главе войск; он был стратегом не хуже многих генералов Севера, а его присутствие на поле боя могло бы поднять энтузиазм солдат. Линкольн убеждал Мида, что его целью должен быть не Ричмонд, а армия Ли. Мид преследовал Ли, имея приказ Линкольна «разыскать и сразиться» с врагом. Дни уходили, но ни Мид, ни Ли не знали, где находится противник. Ли намеревался захватить Гаррисберг, тамошние склады снабжения, затем дать сражение Миду и пойти на Филадельфию.

В один из ясных летних дней Ли, проезжая верхом на коне, вдруг увидел в конце уходящей вдаль дороги дым сражения, которое он не планировал. Передовые дивизии столкнулись с колоннами противника, обменялись выстрелами и ввязались в бой, которому суждено было развернуться вокруг маленького городка Геттисберга. Ли мог отступить, но мог и продолжить схватку. Он предпочел последнее.

Ставки были очень крупные, шансы на выигрыш у Ли изрядные. Новый командующий северян никогда еще не разрабатывал планы крупного сражения, не руководил большой армией в условиях фронтальных атак большого масштаба. К тому же совсем недавно кончился срок службы ветеранов — 58 северных полков было демобилизовано. Опытные солдаты разъехались по домам, а их место заняли зеленые новобранцы и милиция.

Один фактор был против Ли: ему пришлось сказать своим канонирам, чтобы они не слишком расходовали снаряды. А у артиллеристов Мида их было сколько угодно. К тому же Ли ушел далеко от родной Виргинии, где он очень хорошо знал местность и людей. А солдаты Мида сражались за свои дома, за женщин, скот, земли.

В первый день Ли наносил удары по левому флангу федералистов, во второй день он бил по правому флангу. К концу второго дня Мид рапортовал Линкольну, что враг «повсюду отброшен». На третий день, 3 июля, Ли нанес сокрушительный удар по центру. Под началом у конфедерата Лонгстрита действовал генерал Джордж Пикет, высокий, тонкий как стрела мужчина. На галопе у него развевались усы и козлиная бородка Он повел за собой 15 тысяч солдат, которым предстояло преодолеть пологий подъем длиной с милю, чтобы дойти до центра позиций противника. Прежде чем повести своих людей в атаку, Пикет передал Лонгстриту письмо для невесты, которая дожидалась его в Ричмонде. «Если кивок старины Питера (Лонгстрита) означает для меня смерть — «прощай, и да благословит тебя бог, моя маленькая». Офицер предложил Пикету фляжку с виски: «Давайте выпьем; через час вы будете в аду либо покроете себя славой». Пикет отказался; он обещал «своей маленькой», что не будет пить.