Шрифт:
Он мгновенно очнулся от оцепенения, и страдальческая улыбка исказила его лицо:
— По… под… ходяще… Я бы мог тянуть еще секунд восемь.
Все дрогнули от хохота.
«Приветствия»
Летчик Курдюмов на одноместной истребительной машине всегда показывал высокое искусство пилотажа.
Однажды, после воздушного первомайского парада, он должен был показать гостям фигурные полеты. После изумительного каскада фигур Курдюмов пошел на посадку. Пройдя один круг над аэродромом, он зашел параллельно «Т», сбавил газ и начал планировать.
— Шасси, шасси! — вдруг раздались крики.
Взглянув на самолет, все заметили, что шасси у Курдюмова не выпущено, в то время как летчик шел с явным намерением садиться.
На старте моментально выложили крест, давая знать летчику, что посадка запрещена. Тогда Курдюмов ушел на второй круг и через несколько минут снова пошел на снижение.
Мы недоумевали, в чем дело.
Неисправность! Тогда почему такая рискованная посадка? Криком и шумом, сигналами мы давали знать Курдюмову, что с шасси у него неблагополучно. Некоторые пилоты ложились на землю, размахивая руками и ногами, другие орали во всю силу своих легких. Ничто не помогало.
Курдюмов спокойно шел на посадку и не обращал внимания на наши крики и жестикуляции.
В момент приземления под машиной поднялся столб пыли. Посадив самолет на брюхо, без выпущенного шасси, Курдюмов проехал несколько десятков метров по аэродрому… и остановился.
Со всех ног мы бросились к месту приземления.
Наш командир, несмотря на свою тучность, оказался впереди.
— Что же ты так садишься? — закричал он, подбегая к кабине летчика.
Курдюмов неторопливо вылез из машины и, взглянув на нее сбоку, безнадежно схватился за голову:
— Эх, шасси-то и забыл выпустить!
Сколько горечи было в его словах и выразительном жесте!
Командир сочувственно начал расспрашивать об обстоятельствах нелепой посадки, испортившей такой замечательный полет.
— Неужели вы не видели наших сигналов? — спросил он удрученного Курдюмова.
— Видел! Только я принял ваши жестикуляции за приветствия.
На рассвете
До начала праздника на Тушинском аэродроме оставались ровно сутки, когда я получил телеграмму:
«Ваши показательные прыжки включены в программу. Прибыть двенадцати часам».
Спешно собрав чемоданчик, я бросился к командиру доложить о своем внезапном отъезде и застал его в кабинете за чтением приказов.
— Да, Кайтанов, садитесь!
— Боюсь опоздать, товарищ командир.
— Пустяки. До отхода «стрелы» два с половиной часа. Дорога до Ленинграда — час, шофер уже ждет. У вас остается час времени. Скажите лучше, что вы покажете в Тушине?
Переминаясь с ноги на ногу, я разом выпалил ему свои планы.
— Садитесь! — приказал командир.
Сажусь на краешек стула, поминутно вскидывая ручные часы.
— Полагаю, что парный затяжной прыжок с Евдокимовым выйдет у вас эффектно. Кстати, какую обещают погоду?
— Нормальную.
Командир сиял телефонную трубку.
— Синоптик, прогноз на завтра? Так, так… Хорошо…
Он неторопливо положил телефонную трубку, удовлетворенный обещанной погодой.
— Особо предупреждаю насчет трюкачества… Чтобы никаких фокусов… никакого риску… Предупредите Евдокимова: посажу, если узнаю, что «тянул» ниже двухсот метров. Понятно?
— Есть, товарищ командир. Разрешите итти?
— Сидите!
Я снова опустился на края стула.
— Парашюты будут на месте?
— Так точно!
— Лично проверьте укладку.
— Есть. Можно итти?
— Куда спешите? У вас вагон времени. Впрочем…
Командир напутствует меня крепким рукопожатием. Я стремглав вылетаю из кабинета.
Маленький «Газик», фыркая, сорвался с места, пронесся пыльными улицами и через тополевую аллею выскочил на асфальтированное шоссе..
— Когда будем в Ленинграде? — спросил я шофера.
— Минут через пятьдесят.
— Не думаю, — сказал я, указывая на грузовую машину, которая с грохотом опережала нас. — Уж если грузовики обжимают…
Подзадоренный шофер «жмет на все конфорки», заставляя трепетать тщедушный кузов машины. Асфальтированное шоссе проносится, как в кино, и мы скоро настигаем «обжавший» нас грузовик.