— До свидания, — сказал я, развернулся, как новобранец на плацу, и вышел строевым шагом, намеренно громко ступая по деревянному настилу палатки. Все строго по уставу…

Терять мне, собственно говоря, нечего было, как и приобретать. Ничего не смогут они доказать, несмотря на все показания прапорщика Василенко. Против его показаний стоят показания пяти человек. Меня об этом уже предупреждали. Но нервы постараются потрепать, в надежде, что я, измученный, соглашусь на все. Однако нервы у меня железные и выносливость лошадиная. Я сам в состоянии с десяток следаков замучить. Жалко только, что этот в карты не играет. А то моя задача существенно бы упростилась.

Теперь вот с ФСБ познакомлюсь. Правда, это не кажется чем-то страшным. Фээсбэшники будут заниматься не комплектами офицерского обмундирования — они так мелко не плавают. Больше меня обвинить не в чем. И что мне ФСБ? Не вижу причины для опасений…

Где правая сторона, а где левая — я с детства, кажется, знаю. Считать до трех тоже с детства умею, хотя майор Растопчин и не поверил этому — выглянул из своей палатки, желая проследить, куда я пойду. Это у него по инерции. Как сразу начал не верить, так и продолжает. Не гибкий человек.

Из фээсбэшной палатки доносилась негромкая приятная музыка. Культурно стараются жить господа следаки и дознаватели. Я постучал по металлической стойке, окаймляющей входной полог, и заглянул в тамбур. Там оказался скучающий сержант Львов. Зевал так, что челюсть того и гляди рисковал вывихнуть. Сержанта тоже можно понять. После скудной еды и активного курения его разморило, как после хорошей бани с последующей жуткой пьянкой.

— Привет.

— Давно не виделись… Садись, я уже ухожу.

Я сел и с наслаждением вытянул ноги. Хотелось бы вообще прилечь и элементарно выспаться, но здесь было абсолютно негде — всего одна стандартная армейская табуретка. Однако даже сидя отдохнуть мне не дали. Через десяток секунд резко раздвинулся полог и выглянул лейтенант чуть постарше меня. Протянул Львову бумажку. Мне показалось, что это направление на реабилитацию. Такое же мне выписывал военврач. Теперь на бумажке Львова красовалась в левом верхнем углу какая-то сделанная наискосок резолюция.

— Запомнил назавтра все?

— Так точно, — рявкнул Виктор и щелкнул стоптанными каблуками настолько усердно, что они чуть брызгами не полетели в разные стороны. Жалко, не положено по уставу шпоры носить. Звон пошел бы по всему палаточному лагерю. Есть у сержанта неистребимый службистский дух. Есть… Даже завидно. Я так, наверное, никогда не сумею. Мне бы все посмеяться над более высоким чином, поддеть его да в карты обуть, если возможность представится. Никакого почему-то уважения к погонам и самодовольным откормленным рожам.

— Высоцкий? — сердито посмотрел на меня лейтенант. Взгляд, как бормашинка в кабинете стоматолога — нудный и въедливый. За один такой взгляд хочется в оба глаза по кулаку основательно — до локтя — вбить.

— Так точно, — как и положено по уставу, я встал.

Но свои каблуки пожалел, равно как и голос.

— Заходите.

Я вошел. В этой палатке имелся даже весьма приличный, явно не армейский, не как в медицинской палатке, письменный стол — не иначе как трофейный или добытый путем мародерства, потому что других путей для меблировки палаток в здешних местах не существует. Кроме того, уродливые армейские столы обычно не могут обходиться без стандартных украшений — на самом видном месте прибивается жестяная бляшка с инвентарным номером, чтобы какому-нибудь прапорщику, типа нашего Василенко, можно было в любой момент отчитаться за казенное имущество и не попасть под суд. На этом столе бляшки не было. По крайней мере я ее не заметил.

За столом сидел человек в камуфлированной куртке без погон. И пойми-ка попробуй — кто это. Но по уверенной посадке можно догадаться, что он на своем месте.

— Садитесь, — с любопытством глянув, сказал мне человек без погон и показал на стул напротив.

Я сел. Лейтенант довольно скромно пристроился за другим столом, стандартным, армейским, с привычным инвентарным номером, и перед тем, как пододвинуть к себе стопку бумаги, сменил кассету в стоящем тут же магнитофоне. Взгляд его при этом поднялся куда-то к брезентовому потолку, если не выше. Похоже, лейтенант — конченый меломан. На мой взгляд, это даже хуже, чем конченый картежник. Впрочем, это тоже дело вкуса.

Человек без погон рассматривал меня долго и внимательно. Старый, на стеснительного дурака рассчитанный способ, который час назад пытался применить против меня славный следак Андрей Васильевич. Я вроде бы должен в результате засмущаться и покраснеть, как девица. Не прокатит. Он это понял и с неудовольствием сменил тактику.

— Я старший следователь ФСБ майор Кошкин, — представился почти ласково, почти по-кошачьи.

Видимо, каждому из следаков по статусу положено иметь свой бзик. Так их легче классифицировать. Если майор Растопчин пил чай, как пожарный шланг, то этот, мне показалось, сейчас начнет мурлыкать в полный унисон со своей фамилией — так сладко он говорил, что сам от своих слов тащился и мягко улыбался при этом. Однако у кошки, насколько я помню, когти выпускаются достаточно быстро и неожиданно. Очень даже острые когти. А у меня нет желания чувствовать себя глупым маленьким мышонком.