На третьем этаже размещалась его квартира: гостиная, обставленная мебелью в стиле Луи Филиппа, унаследованной от отца, спальня с кроватью в форме кораблика; в туалетной комнате — цинковый таз, в котором господин Дега мылся, бельевая, зимой служившая столовой. Описывая эту берлогу, Поль Валери отметил, что в этом жилище холостяка более всех была счастлива пыль, которую лишь иногда поднимала в воздух легкими взмахами метелки госпожа Зоэ, экономка художника, бывшая учительница. А великолепные восточные ковры, страстно любимые художником, вообще никогда не выбивались: Дега это строго-настрого запретил.

Этажом выше была оборудована мастерская. «Оборудована» — конечно, слишком сильно сказано; здесь царил полный хаос: казалось, вы попали в кладовку старьевщика. Чего только здесь не было: и большая жестяная ванна (у нее позировали натурщицы — «Женщины, выходящие из ванны»), и складная кровать, и высокий пюпитр, чтобы рисовать стоя, и мольберты, и ручной пресс (ныне находится в Музее Монмартра [56] ); всюду валялись карандашные наброски, пастельные зарисовки, гравюры и литографии. На полках виднелись небольшие полурассыпавшиеся фигурки из пластилина. Ничто никогда не расставлялось по порядку, не классифицировалось. Воллар отмечал: «Всякая попавшая в мастерскую вещь не только оставалась здесь навсегда, но, единожды найдя свое место, больше его не меняла». Точно так же, как в мастерской Пикассо.

Конечно, не все парижские мастерские походили на описанную в романе братьев Гонкуров. В большинстве своем они были плохо меблированы, грязны, а все их убранство ограничивалось соломенным тюфяком, деревянным столом, выкрашенным белой краской, да продавленным старым креслом. В романе «Творчество» Эмиль Золя дает довольно жуткое описание мастерской Клода Лантье на набережной Бурбон; скорее всего, именно так выглядела мастерская Сезанна в первые годы его жизни в Париже. «У печи была куча золы, не убранная с прошлой зимы. Кроме кровати, небольшого туалетного столика и дивана здесь стояли еще лишь старый скрипучий дубовый шкаф и огромный стол из пихты, заваленный кистями, красками, грязной посудой, там еще стояла незаправленная спиртовка с заляпанной кастрюлей, в которой когда-то была сварена вермишель. По всей комнате были разбросаны ни в чем меж собой не схожие стулья и колченогие мольберты. В углу у дивана валялся огарок свечи, здесь, по-видимому, было единственное место, где иногда подметали; и только часы с кукушкой, огромные, с разрисованным цветами циферблатом, казались чистыми и веселыми и издавали звонкое тиканье». [57]

Следует, конечно, учитывать, что это писал Золя!.. Но если мы перечтем описание мастерской Пикассо в Бато-Лавуар, данное Канвейлером, или описание мастерской Модильяни на улице Гранд-Шомьер, оставленное Роджером Уайльдом, то будем вынуждены признать, что беспощадный натуралист Золя ничуть не сгустил краски.

Мастерская Ренуара на последнем этаже дома 35 по улице Сен-Жорж тоже соответствовала описанию, данному выше. Только здесь было чище. По воспоминаниям сына Ренуара Жана, все нехитрое убранство комнаты ограничивалось лежащим прямо на полу матрасом, столом, стулом, белым деревянным комодом и печью. Повсюду стояли холсты, на мольбертах или просто у стен. Ренуар, унаследовавший от родителей любовь к порядку, содержал мастерскую в чистоте и сам занимался уборкой; порой ему помогала какая-нибудь натурщица или ее мать, особенно если ими затевалась генеральная уборка.

Чтобы составить верное представление об уровне жизни и быте художника, следует уточнить, что даже самые шикарные особняки в те времена еще не имели водопровода, туалеты находились вне квартиры, часто на площадке между этажами, поэтому отсутствие удобств никого не шокировало. Мастерская художника — этим все сказано!

Нищенская обстановка мастерской ничуть не смущала Ренуара, и начиная с 1874 года он стал устраивать здесь веселые сборища. Часто по вечерам он, как и Мане, собирал у себя друзей. Сюда редко заглядывали представители светского общества и элегантные завсегдатаи парижских бульваров, зато довольно частыми гостями были собратья-художники, художественные критики, писатели, коллекционеры, такие как Жорж Ривьер, [58] художник Франк-Лами, Марселей Дебутен, Поль Лот, Теодор Дюре, [59] Эдмон Мэтр, Эммануэль Шабрие и судья Ласко, страстно влюбленный в музыку Вагнера и даже в путешествие отправлявшийся с фортепьяно.

Восхитительное полотно Ренуара изображает одну из подобных встреч [60] и может служить документальным свидетельством той эпохи.

Мастерская Мане, или, вернее, три его мастерские, располагавшиеся на улице Санкт-Петербург и Амстердамской, больше походили на апартаменты действительных членов Академии художеств, с той лишь разницей, что у Мане было не найти тех сомнительных вещиц, которыми любили окружать себя эти господа, — всего того, что служило средством пробуждения их уснувшего вдохновения: здесь не было восточных ковров, японских доспехов, круглых средневековых щитов, клеток с птицами, флорентийских сундуков, расшитых мантий, курильниц для благовоний, китайских фонариков, кафедр времен Ренессанса, египетских саркофагов, тигровых шкур, манекенов в жалких албанских лохмотьях или анатомических муляжей XVIII века.

Первая мастерская Мане на улице Санкт-Петербург, 4, в которой художник работал после Коммуны, занимала огромное по размерам, хорошо освещенное помещение, стены которого были обшиты темным с позолотой деревом, что было непривычно для мастерской художника; в те времена считалось, что работать следует при постоянном освещении с северной стороны. Впрочем, немногие придерживались подобных строгостей — Берта Моризо, например, работала в бело-голубой гостиной, ярко освещенной солнцем.

Вторая мастерская Мане, в доме 51 на той же улице — бывшем фехтовальном клубе, была освещена по всем правилам, то есть с северной стороны. Это была невзрачная комната, несмотря на обилие комнатных растений и букетов цветов в вазах и стаканах, которые художник расставлял повсюду. Подобное оживление пространства цветовыми пятнами позволяло находить удачные решения в выборе тонов.

Основным недостатком этой мастерской была близость к вокзалу Сен-Лазар: от грохота проходивших рядом с домом поездов дрожали картины, вазы и другие предметы.

Обе мастерские были почти пусты — лишь в углу стояла небольшая кровать, где Мане отдыхал, если приходилось подолгу работать (у него было варикозное расширение вен); каким-то образом в мастерскую попали выкрашенная зеленой краской садовая скамья, деревянный столик времен Людовика XV, наклонное зеркало в стиле ампир… Стены мастерской были увешаны картинами, рисунками и беглыми набросками.