Он посмотрел на меня с любопытством:

— Она стукнула вас весьма чувствительно, док.

— Она это сделала, — ответил я коротко. Он задумался.

— Вы расскажете это боссу? — спросил он наконец.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Всё зависит от его состояния. А что?

— Дело в том, что, если нам придется толкать такое дельце, как умыкание девицы, он должен об этом знать.

Я сказал об этом решительно:

— Мак Канн, я сказал тебе, что Рикори приказал тебе безусловно повиноваться мне и выполнять мои распоряжения, как его собственные. Я беру на себя всю ответственность.

— Ладно, — сказал он, но я мог видеть, что он всё еще сомневается. Если Рикори чувствовал себя хорошо, не было никакой причины, почему бы мне не рассказать всё ему. Другое дело Брэйл. Зная о его чувстве к Уолтерс, я не мог сказать ему о распятой кукле, о которой даже теперь я не мог думать как о кукле, а думал как о самой Уолтерс, распятой на стене и страдающей. Если я скажу ему, ничто не удержит его от внезапного нападения на мастерицу кукол. Я не хотел этого.

Но я чувствовал ничем не объяснимое нежелание рассказать Рикори о деталях своего визита. То же я чувствовал и в отношении Мак Канна. Я отнес это за счет нежелания показать себя в смешном виде.

Мы остановились против моего дома. Было около шести. Перед тем, как выйти из машины, я повторил все свои распоряжения. Мак Канн кивнул.

— Ладно, док. Если она выйдет, мы захватим ее.

Я вошел в дом и нашел записку от Брэйла о том, что он вышел и увидит меня после обеда. Я был рад этому. Я боялся вопросов. Я узнал, что Рикори спит и что он восстанавливает свои силы с поразительной быстротой. Я попросил сиделку передать ему, если он проснется, что я зайду после обеда. Я лег, стараясь заснуть.

Но я не мог заснуть — всё время видел перед собой лицо старухи, как только начинал дремать, вздрагивал и просыпался.

Определенно, я не мог заснуть.

В семь я встал, съел прекрасный, сытный обед, выпил нарочно вдвое больше, чем обычно позволял себе, и закончил всё чашкой крепкого кофе. После обеда я почувствовал себя много лучше, более энергичным и деятельным — или мне так казалось. Я решил рассказать Рикори о моих распоряжениях Мак Канну насчет девушки. Я понимал, что это повлечет за собой рассказ о моем визите в лавку, но я уже сформулировал себе ту историю, которую хотел рассказать.

С неожиданным ужасом я понял, что эта история — всё, что я мог рассказать! Я понял, что не могу передать другим то, что мне не разрешено, даже если бы захотел. И что это было по приказу старухи — постгипнотическое внушение, часть того запрета, который она наложила на мою волю, того запрета, который делал меня бессильным в ее присутствии, который вывел меня из лавки как робота и отшвырнул от ее двери, когда я хотел вернуться.

Во время моего короткого сна она внушила мне: «Этого и этого ты не должен говорить. Это и это — можешь…»

Я не мог рассказать о кукле с иглой-кинжалом, которая проткнула мозжечок Джилмора. Я не мог говорить о кукле Уолтерс и о ее распятии. Я не мог говорить о старухином признании в том, что она отвечала за смерти, приведшие нас к ней.

Однако, поняв это, я почувствовал себя лучше. Тут по крайней мере было что-то понятное — реальность, о которой я тосковал, что-то, что объяснялось без привлечения колдовства или каких-то других темных сил, что-то находящееся в сфере моих знаний. Я делал то же с моими пациентами много раз, возвращая их умы в нормальное состояние таким же постгипнотическим внушением.

Кроме того, существовал путь, которым можно было избавиться от всех внушений этой женщины по моему желанию. Сделаю ли я это? Упорно я решил не делать этого. Это будет признанием того, что я боюсь мадам Мэндилип. Я ненавидел ее, да, но я не боялся ее. Зная ее технику, я не мог допустить такую глупость, чтобы отказаться от наблюдений за самим собой, как за лабораторным экспериментом. Я говорил себе, что смогу снять с себя это внушение, когда захочу, что это, видимо, всё, что она успела внушить мне, так как мое внезапное пробуждение помешало ей внушить больше.

Ах, мастерица кукол была права, когда назвала меня глупцом! Когда появился Брэйл, я уже был в состоянии спокойно встретить его. Едва успел я поздороваться с ним, как позвонила сиделка и сказала, что Рикори проснулся и хочет видеть меня.

Я сказал Брэйлу:

— Это кстати. Пойдемте. Это избавит меня от повторения одной и той же истории.

Он спросил:

— Какой истории?

— Моего интервью с мадам Мэндилип.

Он спросил недоверчиво:

— Вы видели ее?

— Я провел с ней всё время до обеда. Она ведьма… интересна… Пойдемте, я расскажу вам об этом.