— Как насчет еще одной инъекции?

— Нет, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы понаблюдали за ходом этого (что бы это ни было) без наркотиков. Я пойду в лабораторию. Внимательно наблюдайте за ним, пока я вернусь.

В лаборатории Хоскинс буднично посмотрел на меня:

— Ничего не нашел. Прекрасное здоровье. Правда, я не всё еще кончил.

Я кивнул. У меня было ощущение, что и остальные анализы ничего не откроют. Я был потрясен всем случившимся больше, чем мне хотелось бы признаться в этом. Вся эта история беспокоила меня, давала ощущение кошмара, как будто я стою у какой-то двери, которую позарез нужно открыть, но нет ключа, и даже замочной скважины нет. Я давно обнаружил, что работа с микроскопом помогает мне думать над разными проблемами. Я взял несколько мазков крови Питерса и начал изучать их, не ожидая что-либо обнаружить.

Я просматривал четвертый мазок, когда вдруг понял, что вижу что-то необычайное. При повороте стеклышка в поле зрения появился белый шарик. Простой белый шарик, но внутри его наблюдалась флуоресценция, он сиял, как маленькая лампа! Сначала я подумал, что это действие света, но никакие изменения освещения не меняли этого свечения. Я протер глаза и поглядел снова, затем позвал Хоскинса.

— Скажите мне, не видите ли вы чего-нибудь особенного?

Он посмотрел в микроскоп. Вздрогнул и повертел винтами, как я.

— Что вы видите, Хоскинс?

Он ответил, продолжая смотреть в микроскоп:

— Лейкоцит, внутри которого фосфоресцирующий шарик. Его свет не затухает и не усиливается с изменением освещения. Во всём остальном лейкоцит обычен.

— Но ведь это совершенно невозможно! — воскликнул я.

— Конечно, — согласился он, выпрямляясь. — Однако он тут.

Я отделил лейкоцит и дотронулся до него иглой. При прикосновении иглы лейкоцит как бы взорвался, фосфоресцирующий шарик сплющился, и что-то вроде миниатюрного языка пламени пробежало по видимой части препарата.

И всё: фосфоресценция исчезла. Мы начали изучать препарат за препаратом. Еще дважды мы нашли маленькие сияющие шарики, и всякий раз результат прикосновения к ним иглой был тот же.

Зазвонил телефон. Хоскинс ответил и обратился ко мне:

— Это Брэйл, он просит вас наверх, побыстрее.

— Продолжайте, Хоскинс, — сказал я и поспешил в комнату Питерса. Войдя, я увидел сестру Уолтерс с лицом белее мела и закрытыми глазами, стоящую спиной к кровати.

Брэйл наклонился над пациентом со стетоскопом у его сердца. Я взглянул на Питерса и остановился с чувством паники в душе. На его лице опять было выражение дьявольского ожидания, и оно еще усилилось. Пока я смотрел, оно сменилось выражением дьявольской радости. Оно держалось не дольше нескольких секунд. Два выражения начали быстро меняться. Брэйл сказал мне сквозь сжатые губы:

— Его сердце остановилось три минуты назад. Он должен быть мертвым, но послушайте…

Тело Питерса выпрямилось. С его губ сорвался звук — смех, низкий, нечеловеческий, дьявольский. Человек у окна вскочил на ноги, стул его с шумом свалился. Смех замер, тело Питерса лежало неподвижно.

Дверь открылась, и я услышал голос Рикори:

— Как он, доктор Лоуэлл? Я не мог спать…

Он увидел лицо Питерса.

— Мать божья! — прошептал он и опустился на колени.

Я видел его, как в тумане — я не мог отвести глаз от лица Питерса. Это было лицо смеющегося, радующегося негодяя — всё человеческое исчезло, — это было лицо демона с картины сумасшедшего средневекового художника. Голубые глаза злобно смотрели на Рикори…

Мертвые руки шевельнулись, локти медленно отделились от туловища, пальцы сжимались, как когти, и мертвое тело начало извиваться под одеялом. Этот кошмар, однако, привел меня в себя.

Это было окостенение тела после смерти, но проходящее необыкновенно быстро. Я подошел и закрыл ему глаза, затем накрыл покрывалом ужасное лицо.

Я взглянул на Рикори. Он всё еще стоял на коленях, крестясь и молясь, и тоже на коленях позади него стояла сестра Уолтерс, бормоча молитву.

Часы пробили пять.

Я предложил Рикори поехать вместе домой, и, к моему удивлению, он охотно согласился. Он был, видимо, потрясен. Мы ехали молча в сопровождении телохранителей со сжатыми губами. Лицо Питерса стояло передо мной.

Я дал Рикори сильное снотворное и оставил его спящим под охраной двух стражей. Я сказал им, чтобы его ничем не беспокоили и что я еду произвести вскрытие тела.

Вернувшись в госпиталь в его машине, я обнаружил, что тело Питерса унесли в морг. Окоченение трупа, по словам Брэйли, закончилось менее чем за час, в удивительно короткое время.

Я сделал необходимые для вскрытия приготовления и забрал с собой Брэйла домой, чтобы хоть несколько часов поспать.

Трудно передать словами то неприятнейшее впечатление, которое произвела на меня вся эта история. Могу только сказать, что я был рад обществу Брэйла так же, как он рад был моему.

Когда я проснулся, кошмарная подавленность всё еще оставалась, хотя и в несколько ослабленной степени. Около двух мы приступили к вскрытию. Я снял простыню с тела Питерса с явным волнением. Лицо его изменилось. Дьявольское выражение исчезло. Лицо было серьезным — простое лицо человека, умершего спокойно, без всякой агонии тела или мозга. Я поднял его руку: она была мягка, тело еще не окостенело.