Однако лихими кавалерийскими набегами войны не выигрываются. В начале лета из Вязьмы выступило основное польско-литовское войско, усиленное наемниками со всех стран Европы. Считалось, что армией командует Владислав, но король и сейм приставили к двадцатилетнему королевичу опытных наставников – великого гетмана Литовского Яна Кароля Ходкевича и великого канцлера Льва Сапегу. Гетман Ходкевич был прославленным военачальником. Но среди десятков громких побед, одержанных им над шведами и турками, имелось одно-единственное поражение, столь досадное, что гетман багровел при воспоминании о нем. Он, обучавшийся военному искусству в Италии, уступил какому-то торговцу Козьме Минину. Шесть лет назад гетман вынужден был отступить от Москвы. Сейчас Ходкевич жаждал смыть свой позор, взяв столицу московитов.

К несчастью для литовского гетмана и канцлера, молодой королевич плохо слушал их советы. Вокруг Владислава вились фавориты, льстиво уверявшие, что трусливые московиты побегут без оглядки при его приближении. Ходкевич задумал подойти к Москве с плохо защищенного юга через Калугу, но королевич Владислав, подстрекаемый льстецами, и слышать не хотел о военных маневрах, отдалявших его от вожделенного царского престола. Он настаивал на прямом ударе с запада. В результате армия застряла под Можайском. Поляки не ожидали, что русские укрепят город да еще успеют срубить два острожка перед основной крепостью.

Воевода Федор Волынский сидел в Можайске, отбиваясь от поляков, а из острожков делали вылазки князь Дмитрий Черкасский и князь Борис Лыков. Войско королевича, покопав осыпи, стреляло по обеим острогам и по городу из наряда. Несколько раз ходили на приступ, но были отбиты. Так провозились три месяца. Наконец, королевич, утомившись бесплодной осадой, предложил идти прямо к Москве. Не хотелось гетману Ходкевичу оставлять врага в тылу, но лето катилось к концу и надо было что-то предпринимать. В сентябре польское войско разбило лагерь в Тушино на знакомом для многих поляков и немцев месте, где они служили Тушинскому вору.

Когда поляки неожиданно объявились под Москвой, в царских палатах собрали совет из бояр и воевод. Было решено стоять против литовского королевича накрепко. Спешно укреплялись стены Белого города, перед воротами рубились острожки и копались рвы. Все участки стены и прилегающие к ним улицы распределили между воеводами. Положение осложнялось тем, что к полякам шла подмога. С юга подходило двадцатитысячное войско запорожцев, или черкасов, как их называли русские. Запорожских казаков удалось уговорить участвовать вместе с поляками в походе на Москву. Черкасы более чем вдвое увеличивали силы королевича. А тут еще пугающее небесное знамение!

Государя Михаила Федоровича вывели на Красное крыльцо, с которого когда-то смотрел на хвостатую звезду смертельно больной Иван Грозный. Обычно при царском выходе на всех ступеньках крыльца толпились сотни стольников, спальников, стряпчих. Но в этот промозглый вечер царя сопровождали мать, тетка и немногие ближние люди.

– Словно стрела, пущенная из ляшских пределов, – мрачно сказал кравчий Михаил Салтыков, глядя на черное небо.

– Типун тебе на язык! – накинулась на племянника старица Марфа. – Нашел чем утешить великого государя!

Михаил Федорович подумал, что двоюродный брат прав. Хвостатая звезда напоминает стрелу, обращенную острием на Московское государство. И откуда она взялась? Все было тихо и благостно! Со шведами замирились. Король Жигимонт, с такими потерями взявший Смоленск, вроде бы расхотел воевать. Как вдруг литовский королевич вспомнил, что московский престол обещан ему. Грозится снять шапку Мономаха вместе с головой. Да разве ему, Михаилу Федоровичу, нужна царская шапка! Чего доброго в царской власти? С утра до ночи голова болит от забот. Приходится слушать скучные челобитные, которые невнятно зачитывают дьяки. Конечно, матушка и бояре подскажут, что отвечать, но не по душе ему царская служба. Жаль, что литовский королевич латинской веры. Если бы Владислав Жигимонтович согласился принять православный греческий закон, он с радостью отдал бы ему алмазный посох Ивана Грозного, от коего одни беды и несчастья. Тогда можно было бы навсегда уехать из Кремля, жить в своей костромской отчине Домнино. Можно было бы, наконец, жениться на Машеньке. Ведь дворянская дочь Хлопова стала бы ровней опальному. Они родили бы деток, растили бы их себе на радость, ездили два раза в год в Ипатьевский, жертвовали посильную лепту братии и вечно благодарили бы Господа за тишайшую жизнь.

Мечты царя прервали слова боярина постельничего Константина Михалкова:

– Пусто в Кремле! Чую, неспроста! Королевич ныне в Тушино. Не повторились бы тушинские перелеты.

Тушинскими перелетами с издевкой называли перебежки бояр от Василия Шуйского к Тушинскому вору. Бояре отъезжали от царя Василия к Лжедмитрию в Тушинский лагерь, целовали крест на верную службу, получали от вора чины и награды, а через короткое время возвращались к Василию и опять целовали крест. Поскольку дорога от Москвы до Тушино была недальней, бояре успевали утром послужить одному царю, а вечером – другому. Некоторые боярские роды устроились хитрее. Старший брат сидел в Боярской думе с Василием Шуйским, а младший думал думу с Тушинским вором. Поддерживая постоянные сношения, бояре сравнивали пожалования и потом каждый бил челом, что брат-де получил от лжецаря больше, чем он, боярин, от истинного государя. В тушинских перелетах участвовали почти все бояре, не исключая Романовых. Поэтому для старицы Марфы слова постельничего были как нож по сердцу.

– Зябко на Красном крыльце. А паче бросает в дрожь от ваших двуличных речей! – гневно сказала она. – Сама отведу государя в палаты, а вы злословьте тут, лукавые слуги!

Мать взяла сына под руку и увела его с крыльца. Старица Евтиния спросила боярина постельничего, какие слухи ходят по Москве? Михалков, нервно теребя усы, ответил:

– Чернь волнуется! Открыто толкуют, что Москве непременно быть взятой от королевича. Кто бежит из града, а иные дерзко измыслили расправиться с боярами. Собираются перебить ближних людей и пограбить их имение. Поеду-ка я к своему двору, дабы защитить его от подлого люда.