Когда Михалков удалился, Борис Салтыков с презрением сказал:

– Празднует труса боярин постельничий! Как вотчины и поместья выпрашивать, так всегда подле государя! А как пришла беда – след простыл!

– О себе тоже надобно подумать, – возразила ему мать. – Проведайте свои дворы, не разбили ли их лихие люди, пользуясь темной ночью.

Оставшись одна на Красном крыльце, старица Евтиния крепко задумалась. Излиял Бог на Московское царство фиял гнева своего! Воеводы божатся, что прогонят ляхов, но острый бабий глаз видит, что мужики растерялись. Совсем недавно они уверяли, что королевич крепко застрял под Можайском и опасаться его нечего. И вдруг королевич в Тушино, а воеводы только руками разводят. На кол посадить мало за такое упущение. Токмо теперь не о том следует мыслить.

В смутное время немало царей переменилось. Бояре научены на горьком опыте, как спастись в первые, самые опасные дни, когда режут и грабят без разбора. Сыновья отсидятся в хорошо укрепленных дворах, а она, старица, укроется за стенами обители. И не ляхов надобно опасаться, а своих же русских, холопов и посадских, жаждущих свести счеты с богатыми и знатными. Когда все успокоится, Владиславу Жигимонтовичу понадобятся ближние люди. Он должен вспомнить заслуги ее мужа боярина Михаила Глебовича, собственноручно запалившего свой дом, чтобы пресечь восстание против поляков. Муж жив, она только делает вид, будто не знает, куда он сгинул. Боярин получил от короля богатые владения в Смоленской земле и шлет весточки с надежными людьми. Понятно, все делается скрытно, но когда царский престол займет королевич, боярин Михаил Глебович вернется с великой славой и честью.

Не пропадут Салтыковы, даже выше поднимутся. А вот Романовым, соперникам королевича по престолу, придется худо. Сестру, конечно, сошлют в дальний монастырь. Но и то сказать, не пристало старице править из своей кельи Московским государством. Пусть сидит взаперти и молится Богу. Племянника наверняка постригут в монахи и увезут в Польшу, как его отца Филарета, а скорее всего тайно удавят или отравят. Жаль Мишу, он безвредный и кроткий. Но разве пойдешь против небесного знамения? Евтиния глянула на темное небо и прошептала:

– Закатилась звезда Романовых, взошла звезда королевича!

Государь Михаил Федорович чувствовал, что заходит его звезда. В царской опочивальне не осталось слуг, которые разоблачали бы его от тяжелых одеяний. Михаил Федорович попробовал раздеться сам, но по непривычке не справился с тугими петлями. Он сидел на золоченом стульчике, покорно ожидая, вдруг кто-нибудь вспомнит про него и поможет приготовиться ко сну. Внезапно скрипнула дверь, и через тесный проем протиснулся воин в латах. Государь вздрогнул и метнулся в дальний угол спрятаться за парчовую занавеску. Он испугался, что явились по его душу, как когда-то приспешники Самозванца ворвались в палаты Федора Годунова. Задушили царевича, а потом издали показали его тело народу и сказали, что Федька якобы сам отравился в страхе перед истинным царем Дмитрием, под колокольный звон вступавшим в Кремль. Наверняка у литовского королевича полно лазутчиков. Укрывшись за занавеской, государь беззвучно творил молитву: «Господи, аще меня задушат, и ты причти мя с Филиппом, митрополитом московским; аще зарежут, и ты причти мя с Захариею пророком; а буде в воду посадят, и ты, яко Стефана Пермского, освободишь мя!»

Чья-то рука резко отдернула занавеску. Михаил Федорович зажмурился, ожидая смертельного удара.

– Прости, государь! Не ведал, что ты один. Где же твои спальники?

Государь открыл глаза и вскрикнул от радости. Перед ним стоял князь Дмитрий Пожарский, облаченный в латы.

– Спальники? Кто их ведает? Отпросились. Иные рекли, что хотят воевать с ляхами, а иные ничего не рекли… так утекли.

– Упросились повоевать с супостатом? Похвально! Но что-то не видал ближних людей на стенах, – усмехнулся Пожарский.

– Не судья я им! Знать, испугались небесного знамения. И какой богобоязненный человек не затрепещет хвостатой звезды? Читали мне из «Шестокрыла» о семи планетах и двунадесяти зодеях и о прочих звездах, и о злых часах, и о нарожении человечестем, в которую звезду, или час зол или добр, богат или нищ, долголетству жития и сокращения смертию. Глаголют, что все зависит от расположения звезд и планет.

– Великий государь! Аз ратный человек, учился буквам, а эллинских борзостей не ведал и риторских астроном не читал. Токмо мыслю, что благополучие царств не от звезд происходит, но от вседающего Бога; о сем пророк Исаия глаголет: «Аще послушаете мене – блага земли снесте, аще ли не послушаете – оружие вы поястъ!»

– Видать, ослушались мы слов Господних. Наслал он на нас неисчислимую латинскую рать. Скажи, князь Дмитрий Михайлович, только правду скажи. Устал я от лживых речей. Удержим Москву?

– Должны удержать, государь! Воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский и воевода князь Борис Михайлович Лыков со товарищи спешно поворотили из Можайска на Москву. Правда, литовский королевич тоже получил подкрепление из черкасов. Век себе не прощу!

– Не кори себя, Дмитрий Михайлович. Был еси на нашей службе против недруга нашего литовского королевича и гетмана, многие над ними происки чинил, и многих польских и литовских людей побивал, и нашим и земским делом радел и промышлял.

– Благодарствую, государь! Мой черный недуг виноват. Но сейчас я оправился.

Пожарский упрекал себя за то, что ему не удалось предотвратить подход двадцати тысяч черкасов. Князю было приказано выступить на Оку и прикрывать броды, но по дороге к Серпухову он сильно занемог. Сказалось давнее ранение в голову, мучившее его со времени первого ополчения, когда он сражался с поляками на улицах полыхавшей Москвы. Ратные люди остановились в растерянности, не зная, как идти в бой с больным воеводой. Тогда государь велел больному Пожарскому возвращаться в Москву, а товарищу его, князю Григорию Волконскому, дал наказ крепко держать рубеж на Оке. Князь Волконский считался опытным воеводой. Однако ему противостоял матерый украиный волк Петро Сайгадачный, гетман войска его королевской милости Запорожского. Гетман ехал на коне, лениво посасывал люльку, а над казацкими пиками гремела песня: