Около декорации таверны поблескивал раскачивающийся огонек. В его неверном свете было видно несколько фигур, которые ползком передвигались по земле.

Ида шагнула в проем стены, откуда вырвало дверь, но порыв ветра отбросил ее обратно, и она едва не разбила лицо, ударившись о кресло.

Рычащую, визжащую темноту прорезали четыре луча — включили фары грузовые машины, которые стояли неподалеку, прикрепленные тросами к каменным глыбам. Мощные автомобили дрожали и вибрировали.

— Лозинский, где вы? — Нахимзон пытался перекричать скрежет и вой стихии. — Разбило декорации баркаса! Доски несет к берегу! Всем укрыться в домах! — Свет в окнах то вспыхивал, то гас, то снова загорался на мгновение, освещая испуганные, растерянные лица.

Рассвет наступил внезапно — будто порыв ветра вырвал солнечный свет из бушующего моря.

Ветер был холодный, злой, и при свете дня шторм выглядел еще страшнее, чем ночью. Волны стали желтые на макушке, впадины их почернели и мрачно сверкали на солнце. Водяная пыль сбивалась в десятиметровые вьюны, которые неслись в сторону берега пугающими стаями.

Съемочный люд затих. Смельчаки перебирались из домика в домик с помощью толстого каната, который перекидывали через песок и крепили за специальные медные крюки, вбитые в землю около каждой глиняной хибары. И обсуждали, снес ли ветер с лица земли кочевничий табун, к которому примкнул сценарист. «Сбежавший сценарист», как теперь называли Грина. И как скоро будут называть его газеты.

К утру третьего дня ветер сник. Или ушел гулять в пустыню, поднимая на ходу красный дым маковых лепестков. Таверну полностью разнесло. Катерок, на котором устраивали вылазки в море и катания на досках по воде, исчез. На камнях лежали выброшенные из моря разнокалиберные рыбы.

Глядя на немигающий глаз рыбы, Ида поморщилась. Голова у нее гудела — была повышена температура. Инфлюэнца поплясывала почти как бакинский норд: то чуть ли не пузырями шли сопли — и вдруг высыхали, то пропадал голос, то начинал бить кашель. Потом наступало улучшение — на час, на два, — возникала легкая эйфория: казалось, что организм очистился, выздоровел, осмелел, хотелось пробежать босиком вдоль кромки воды, защекотать упрямца Лозинского. Но силы так же неожиданно, как появлялись, исчезали.

Феодориди приводил старушку, закутанную в черное. Сквозь сетку на лице только мерцали зеленые глаза да мелькнул такого же цвета изумруд на старческом крючковатом пальце, когда знахарка легкими движениями гладила Идины руки.

Старушка цокала языком, что-то тихо плела Феодориди, а уходя, неожиданно запела низким грудным голосом — совершенно молодым, — увидев на стене фотоснимок, на котором Ида и Лекс шли, обнявшись, вдоль пляжа — оба в полотняных костюмах, расстегнутых почти до пояса. Лекс обожал это фото и всюду таскал с собой.

Старушка оставила настойку на лекарственной смоле ферулы — того самого гигантского растения-зонтика. И Ида вроде бы порозовела.

На следующий день ветер снова разгулялся и к одиннадцати утра уже поднимал песочную пыль на несколько метров ввысь. Однако съемку решили не отменять — от Ожогина уже пришло несколько телеграмм, в которых он требовал отзыва группы в Ялту: бюджет на апшеронское содержание вышел.

Первые две телеграммы Лозинский скрыл от Нахимзона. Впрочем, оставалось снять всего один эпизод, собственно, из-за которого и торчали на жаре лишние две недели: попытка убийства героини в штормовых волнах.

В тот день Ида чувствовала себя на удивление хорошо.

Небольшая заводь между двумя камнями, уходившими в море, все эти недели выглядела миленьким бассейном: прозрачная вода, дно, кажется, совсем близко от поверхности воды, солнечные лучи преломляются в веселые стрелки, которые гоняются за мелкими рыбешками, отмечают их солнечными зайчиками и тают в легком покачивании воды. Было решено построить между камнями лебедку и прикрепить к веревке спасательный круг. Даже если будут волны — опасности ждать неоткуда.

Но к полудню волны взбесились и понесли на мягкий песок камни.

Ида подошла к краю каменистого выступа.

Гесс, глядя на нее, недовольно щурился.

Вдруг раздался визгливый крик Нахимзона:

— Я запрещаю госпоже Верде приближаться к воде!

Лекс оглянулся и посмотрел на него с недоумением.

— Я, Алексей Всеволодович, несу за нее ответственность, и если будут нанесены увечья, кто, позвольте спросить, будет отвечать перед продюсером? Что хотите делайте, но!..