Спасение Корнеева костюма пришло из неожиданного источника. Система экстренной связи использовалась редко – при Корнее вообще ни разу, а при Александре единожды, так рассказывали. Поэтому, когда динамик над ванной щелкнул и загудел Петиным голосом: «Макар Филипыч! У нас ситуация!» – правитель вздрогнул, косточка мазнула по уточке вскользь, срикошетила от края ванны, щелкнула по стене, потом по хрустальной вазе с фруктами и тюкнула Принца по лбу. Корней в ужасе спрятался за крокодиловым досье, делая вид, что ничего не заметил.

– Уровень угрозы? – Макар Филипыч расстроился и чесал лоб.

– Оцениваем как желтый, – пробубнил динамик.

– Всех ко мне! – приказал Принц стальным голосом.

Через две остановки Катя добралась до Садового кольца и там пересела на другой троллейбус, «бэшку», на котором и каталась кругами, пока не распогодилось. На втором витке в салон зашла контролерша; она оказалась эльфом и Катю не потревожила. Женщина, судя по всему, знала, кто такая Катя, хотя Кате ее лицо было незнакомо. Ничего удивительного.

Катя сложила рисунки в папку и завязала шнурок. Открыть ее заново она почему-то не решалась, и папка покоилась на коленях. Макар Филипыч уверил ее, что предпринимаются все возможные попытки разыскать ее отца. Разумеется, так и было и не могло быть иначе. Принц подтвердил Катино предположение: Александр, занимавший высокую позицию при дворе, мог стать жертвой оркских террористов. Других версий просто не существовало. «Мы надеемся, что он жив. Мы найдем его. Виновные будут наказаны», – обещал Принц. С тех пор прошло две недели, и сегодняшняя встреча на бульваре выбила ее из колеи. Грозит ли ей опасность? Почему к ней не приставили охрану? Как случилось, что посмертная просьба отца (в глубине души Катя не верила в его возвращение; если его похитили, то группировка уже выдвинула бы условия его освобождения) привела ее на рандеву с врагом? И почему враг оказался таким нелепым и, на первый взгляд, безобидным? Странная тактика.

Когда солнце заиграло на мокром асфальте и капли на стекле начали подсыхать молочными разводами, Катя сошла на остановке и направилась туда, куда ноги несли ее против ее безвольной сегодня воли.

В коридоре Николай Петрович Чепурко воевал с архивным шкафом, гремя ящиком, который отказывался отдавать ему нужный документ, и негромко чертыхался. Следователь не узнал Катю в первое мгновение, и это позволило ей сразу и без слов вручить ему новогоднюю фотографию, где она и Александр держали по бенгальскому огню в каждой руке. Когда Катя пришла к Николаю в первый раз, он отказался взять фото. Теперь они стояли молча, и Николай недоуменно переводил взгляд с ее лица на фотографию и с фотографии на отвлекавший его ящик картотеки, к которому у него чесались руки приложиться топором. Когда на него наконец снизошло понимание, чего от него хотят, Николай раздраженно рыкнул и попытался вернуть карточку.

– Я уже объяснил. Оперативной работой больше не занимаюсь.

Катя инстинктивно спрятала руки за спину, чтобы фото не оказалось снова у нее.

– Я вас очень прошу. Вы же расследовали… такие дела.

Николай стал пурпурным и, убедившись, что в коридоре, кроме них, никого нет, схватил ее за плечо и затащил в ближайший пустой кабинет.

– «Такие»? «Такие»? Какие – «такие»? Даже не отвечай мне. Даже не отвечай, понятно? Почему у этого Макара Филипыча вечно люди пропадают? Ты знаешь? Вот и я не знаю. И знать не хочу! И не отвечай мне! «Расследовал»… А теперь сижу за письменным столом, все за идиота держат.

– Петрович! – раздался глас опера Шуры из коридора.

– Вот, особенно этот, – прошипел Николай. Шура прошел мимо, вернулся, заглянул и сначала даже опешил, застав Николая с юной блондинкой. Он собирался схохмить, но не собрался, уж слишком поникшей выглядела Катя.

– Петрович, там твой подопечный вляпался.

Шура кашлянул и исчез. Катя направилась к выходу, так и не взяв протянутую ей фотографию.

– Мне пора, – сказала она, не оборачиваясь. – У меня пары в четыре.

Николая особенно разозлило ее разочарование и тихий укор. Редкий человек признает, что в действительности злится сам на себя.

– Ни во что я больше не лезу, ясно? И ты не лезь! – прокричал он ей в спину. – У тебя лекция? Вот и иди на лекцию. Мои соболезнования.

Катя не остановилась.

Минутой позже Николай Петрович уже отпирал «обезьянник» в соседнем помещении, отобрав ключи у белобрысого сержанта. За решеткой Женя успел нарисовать портрет Катерины Бурмистровой на оборотной стороне неоплаченного счета за коммунальные услуги, чеке из «Макдональдса», трех салфетках «Клинекс», визитной карточке Дюши, флаере локального интернет-провайдера и подумывал снять из-под пуловера белую футболку, чтобы растянуть ее на железках наподобие холста. Он как будто тренировал руки выучить наизусть ее образ и уметь запечатлеть его в любой момент машинально, если вдруг когда-нибудь он сотрется из памяти. Подсевшая к нему рыжая проститутка средних лет плакала о своей загубленной любви в Саранске, которую она променяла на огни большого города двадцать лет назад, потому что дурой была, дурой и осталась, а он теперь бар открыл в Болгарии, – и предлагала початый рулон туалетной бумаги.

– Что вы делаете? – возмущался сержант.

– Выношу нарушителю строгое предупреждение, – сухо процедил Николай. – Пошли, художник!

– Да по какому праву…?!

Николай резко развернулся к растерянному сержанту.

– На погоны посмотри, если на мои седины тебе наплевать! Вы все можете за моей спиной о чем угодно шептаться, но капитанского звания у меня никто не отнимал! Переход дороги на красный свет?!Постыдись, мальчишка!