— Ай-ай-ай… — ахнул Алим. — Непостижимая умом цифра. Это же все лавки московские за раз скупить можно!

— То-то и оно. Да дурак, стал торговать по-крупному — и попался! Бог-то вору не помощник! Пороли энтого Богдана седни в приказе чуть не до смерти! А меха все в казну отобрали!

— И правильно! — сказал Якимка. — Эдак они всю Русь разворуют!

— Да ты-то, прыщ, молчи! — сгреб Якимку Черкас. — Ишь, он все знает! Айда грамоте учиться!

Но не успели они выставить на стол чернильницу, достать перья и бумагу с прописями, как в ворота застучали. Во дворе поднялся шум, и в двери ввалился — черный, как покойник, из гроба восставший, — Мещеряк…

— Слава Богу! — сказал он, крестясь на иконы. — Дошли. Все девяносто казаков — дошли!

— А Ермак? — вякнул Якимка.

Мещеряк поворотился, как медведь, к мальчику:

— Нет, Сынушка, боле крестного твово!.. И никого наших в Сибири больше нет. Не удержали Кашлык и ханство Сибирское!

На этот раз к сибирским известиям отнеслись со всей серьезностью. Решено было спешно готовить рать на подмогу воеводе Мансурову. Но опять, как и прежде, посылать было некого.

Со всех сторон враги Руси грозили ей войною. Россия огрызалась на три стороны. С осени готовили рать для войны со шведами. Слали и слали стрельцов на южные границы, где казаки донские и яицкие с трудом сдерживали крымцев и ногайцев. Но главной бедой был готовивший новое вторжение Стефан Баторий, и тронуть войска было страшно.

Однако и от Сибири отказываться было нельзя. Впервые за много лет прекратились набеги из-за Камня на Пермскую землю, исчезла угроза похода на Москву с Востока.

Потому и пришлось, назначив главою человека знатного, все же посылать за Камень служилых казаков и стрельцов. Вот тут-то и пал жребий на Мещеряка, Черкаса и других ермаковцев, которые рвались в Сибирь, будто там их ждало Царствие Небесное.

Племянник знатного боярина, но молодой и неопытный Василий Борисович Сукин — воевода был никакой! В конце Ливонской войны служил он при дворе Царя Ивана в незаметном чине «стряпчего с государевы чеботы», а в последнее время жизни грозного Царя был в Кремле стрелецким головою. В боях не бывал, пороха не нюхал. Но стараниями многих думных людей, в том числе и дьяка Урусова, был ему дан в помощники боец бывалый, опытный и лихой — Иван Мясной. Да вели своих казаков-ермаковцев закаленные Мещеряк, Черкас, Галкин, Иванов, Ильин… Девяносто человек, вышедшие из Сибири, все возвращались обратно, именуя себя «старая дружина».

— И что вы туды так рветесь?! Жили бы в Москве, на покое! — провожая Черкаса, сетовал Алим, потеряв надежду выдать за него свою младшую дочь. Повинился перед несостоявшимся тестем Черкас, когда узнал со слов Мещеряка, что его в Сибири жена ждет, с мальчонком махоньким!

— Да кака она табе жена! Она ж татарка! — говорил Алим.

— Кака она татарка? — гудел Мещеряк. — Она — крестилася! Ее отец, головой рискуя, нам харчи возил! Каки они татары?

— А кто ж они?

— А как мы — христиане.

— Тьфу!

— Прости, дорогой хозяин, — падая в ноги, говорил Черкас. — У меня там, за Камнем, сердце осталось. Я человек хоть и не венчанный, а женатый! Я ведь и не скрывал.

— Да полно! — подымал его с колен Алим. — Я не в обиде. А все же жилось бы вам тут хорошо, на покое, — нет, вон в страх какой ворочаетесь!

— Она жизня такая, что не поймешь, где покой, а где война! От войны не убежишь! — гудел Мещеряк.

Как в воду глядел! На долгие годы заполыхала, со смертью Бориса Годунова, московская смута. Пошли жечь Москву и всю Русь поляки да запорожцы, ведомые Лжедмитриями, коим и счет был потерян! Надолго залила кровью и огнем Московское государство гражданская война.

А Сибирь — устояла! И умножились в ней города и села. Пока наконец не был возведен на престол трудами казака Ивана Межакова и прочих людей незнатных Государь Всея Руси помазанник Божий Михаил.

Но этого не могли знать и предвидеть казаки, шедшие с обозом в желанную им далекую Сибирь.

Теперь Москва резко изменила тактику и брать из-гоном города и урочища татарские казакам категорически запретила. Учитывая опыт взятия Казани, московские стратеги решили брать Сибирь обкладом, как в оное время брали Казань.

Отряду Василия Сукина было приказано срубить на высоком берегу Туры и устья реки Тюменки, на месте древней столицы тобольских татар Чимги-Туры, — Тюменский острог. И, закрепившись на Туре, не предпринимать никаких попыток к овладению Кашлыком.

Тюменский острог был поставлен быстро, и через год воеводы затребовали подкреплений из Москвы, для дальнейшего продвижения к Тоболу и Каш лыку.

В Сибирь был отправлен письменный голова из Ряжска Чулков, который привел дополнительно несколько сот стрельцов.

Переформировавшись в Тюменском остроге, соединившись с отрядами Черкаса и Мещеряка, Чулков спустился по Туре и Тоболу на Иртыш и в пятнадцати верстах от Кашлыка, занятого татарами, стал рубить Тобольский острог.

Ослепший беркут

Взглянуть на мертвого Ермака Кучум прибыл последним. Не слезая с коня, он подъехал к помосту. Вопившая и плясавшая толпа пала на колени — лицами в землю и теперь походила на россыпь покатых безмолвных камней. Даже дыхание их не было слышно, только гудели синие трупные мухи, столбом стоявшие над покойником.