И, уже отвалив на несколько саженей, крикнул:

— Шадра! Уходи с Дона! На Дону тебе места не будет!

Ермаковский струг резко пересек дорогу всем своим стругам, сбивая темп и давая шадринцам выгрести вверх по Дону.

— Рано мы стрелять-то начали! — крикнул с соседнего струга Гаврила Иванов. — Поближе надо было подойти, а так все недолеты!

— А тебе что? — прогремел ермаковский бас от берега до берега. — Казачьей крови захотелось? Тебе что, казаков поубивать мечталось?

— Да ты что… — смущенно заговорили, утихая, казаки. — Батька, ты что!

— Господи! — закричал Ермак, падая на дно струга. — В какой же мы грех вошли! В какую беду! Не простит нас Дон Иваныч никогда.

Ермаковские струги, отстав на несколько верст, неотступно следовали за Шадрой вверх по течению Дона.

Вдоль Дона, по берегам, скакали обиженные Шадрой казаки и не давали свернуть в реки, впадающие в Дон. Это, однако, не мешало некоторым стругам приставать к берегу, а гребцам — разбегаться кому куда!

К Ермаку привели и ушедших с Шадрой кумылженцев.

— Прости, батька атаман!

— Бог простит!

— Прости и ты нас!

— Я-то прощу, а Кумылга, отец ваш, воскреснет? Через вашу дурь он помер! Кабы не просил он за вас, а я ему перед смертью не обещался — в куль вас бы, да в воду! Ради старого Кумылги, уходите подобру-поздорову.

И, глядя в понурые фигуры, уходящие в степь, в сердцах добавил:

— Дайте им хлеба, что ли, да пороху. Ведь пропадут, дураки, в степу! Все как есть в полон к татарам попадут да к ногайцам! Эх, дураки! Пущай в кумылженский юрт вертаются!

Струги тянули бечевой, запрягая в нее коней. Шли ходко. Но Ермак не спешил. В его планы не входило нагонять Шадру. Он не давал ему срока закрепиться на берегу или на острове, но не догонял, а выдавливал с Дона.

Через несколько дней неторопливой погони, ранним утром, до ермаковских стругов донеслись раскаты огненного боя. Ударили тревогу.

— Эх! — сказал Ермак. — Шадра в Чир рвется, а кто-то из наших его не пускает! Навались! Сейчас попластаются насмерть…

Грохотало все сильнее.

—- Батька, гляди! — крикнул впередсмотрящий. В кровавом пятне по реке плыли трупы.

— Ай, беда! — закричал атаман, хватаясь за голову. — Не стерпели! Все ж таки пролили кровь! Вот беда! Вот горе! Братцы, навались!

Струги выгребли к месту стычки, когда там уже все кончилось. По правому берегу стояли пустые струги, и далеко в степи пылил уходивший в приволжские степи Шадра.

У Ногаевского юрта закончился многодневный бескровный бой Ермака и Шадры, закончился кровью.

Несколько десятков шадринцев постреляли стрелами и пулями казаки Букана, сторожившего устье Чира-реки.

Где-то выше по Дону, на правом берегу, поджидали Шадру верные ему кумыки. Они привели коней и вытащили полумертвого атамана и две сотни верных ему казаков в степь. Там оправились, похоронили умерших и двинулись старой половецкой дорогой в предгорья Кавказа, где суждено было шадринцам влиться в общины терских казаков и даже удержать несколько родов с названием «гребенские», в память о так и не построенной столице казачьего государства Гребни.

Шадра не то умер, не то погиб, защищая кумыков от турок и татар кавказских, тем замаливая свои грехи перед казаками.

Ермак же не простил себе этого столкновения и потому не был на Кругу в старом городке Раздоры, про который многие говорили, что до столкновения Ермака с Шадрой назывался он по-старому — Котяново городище. В память о полководце половцев Котяне, храбро дравшемся за Старое поле с перешедшими Кавказ монголами.

Ермак не был на Кругу, где его многие кричали атаманом войска. Но он считал себя виновным в том, что пролил коренную казачью кровь. И проклинал себя за это.

Убитых шадринцев похоронили в степи. Хоронил их и Ермак, хоронил их и Шадра, потому что многие умерли на переходе по безводной степи в кумыцкие владения. Хоронили их в старых половецких курганах, справедливо полагая, что хоронят последних половцев. А курганы эти с тех пор стали именоваться Андреевскими. Их несколько на левом берегу Дона уходят в сторону Сальских степей и Кавказских гор…

Струги Ермака и брошенные струги Шадры привели в Качалин-городок, недалеко от Переволоки. Казаки завели их в тихую протоку, а сами стали на острове, образованном рукавами Дона.

— Что делать будем, батька? — приступили к Ермаку атаманы и казаки.

И он объявил недельный пост, в покаяние об убитых и учиненной распре. Перечить никто не посмел. Неделю не варили пищу, питаясь одними сухарями да водой. Неделю два прибившихся к казакам священника служили покаянные службы. И дал Господь знак. Грянула страшная степная гроза. Словно небо раскололось. Хлынул такой дождь, будто Господь решил отмыть землю добела от пролитой крови и начать все сначала. После ливня поднялись некошеные степные травы, и май вступил в полный свой расцвет, когда степь вся наполнена благоуханием, свистом и щебетом птиц в пору любви и радости…