Примечательно, что в этом вопросе, относящемся, по сути, к церковному праву, Синод в качестве обоснования своих действий ссылался на сугубо светские документы, в первую очередь на известный Георгиевский трактат 1783 года. Восьмой артикул этого договора, заключенного Российской империей и Картли-Кахетинским царством, действительно содержал несколько расплывчатую формулировку: «В доказательство особливого монаршего благоволения к его светлости и народам его и для вящего соединения с Россией сих единоверных народов ее императорское величество соизволяет, чтоб католикос или начальствующий архиепископ их состоял местом в числе российских архиереев в осьмой степени после Тобольского, всемилостивейше жалуя ему навсегда титул Святейшего синода члена; о управлении же грузинской церкви и отношении, каковое долженствует быть к Синоду российскому, о том составится особливый артикул» [654] .

На основании данного положения уже в 1811 году Святейший синод в своем всеподданнейшем рапорте рассматривал императорские манифесты от 18 января 1801 года о присоединении Картли-Кахетинского царства к Российской империи и от 12 сентября того же года с приложением «Положения о внутреннем в Грузии управлении» в качестве такого «особливого артикула» к Георгиевскому трактату. Логическим продолжением этих актов, по мысли членов Синода, стали наставления, данные первому главноуправляющему в Грузии К. Ф. Кноррингу о приведении в порядок духовной части в Грузии [655] . Точку же в этом деле должен был поставить всеподданнейший доклад самого Синода 1811 года.

В конце XIX — начале XX века, когда грузинской интеллигенцией и деятелями церкви был поднят так называемый церковный вопрос — о восстановлении автокефалии Грузинской православной церкви — в доказательство нелегитимности ее упразднения будут приводиться уже нормы церковного права. Епископ Сухумский Кирион (Садзаглишвили), будущий католикос-патриарх Грузии (1917–1918), на заседаниях особого присутствия при Синоде в 1906 году по вопросу независимости Грузинской церкви указывал, в частности, на нарушение 30-го и 35-го правил святых апостолов и 22-го правила Антиохийского собора. Только большая и старейшая церковь имеет право отменять постановления меньшей и младшей [656] . Хотя в истории церкви и были единичные случаи отмены автокефалии, но для этого всегда требовалось соблюдение целого ряда условий. С одной стороны, непринужденное желание клира и паствы, с другой — санкция собора [657] . Вопрос автокефального статуса церкви мог решаться не иначе, как по постановлению Вселенского собора. В 1811 году, как известно, эти условия в отношении Грузинской церкви соблюдены не были.

Желание распространить преобразования в церковной сфере в Восточной Грузии далее, и на западногрузинские земли, заставило российские власти уже через несколько лет после учреждения Грузинского экзархата внести некоторые изменения в первоначальное церковное устройство, основанное на высочайше утвержденном 30 июня 1811 года докладе Синода. 30 августа 1814 года император одобрил проект нового устройства духовных дел в Грузии, предложенный архиепископом Досифеем (Пицхелаури) [658] . Снова менялось церковно-административное устройство в Картли и Кахети. Вместо двух существовавших до этого епархий — Карталинской и Кахетинской — образовывалось три: Карталинская, которая принадлежала экзарху, получавшему также звание митрополита Мцхетского, Тифлисского и Карталинского; Осетинская — в управлении архиепископа Телавского и Грузино-Кавказского, а также Сигнахская епархия. На архиепископа Телавского и Грузино-Кавказского, которым и стал сам автор проекта Досифей, возлагались все обязанности главы ранее существовавшей Осетинской духовной комиссии по проповедованию христианской веры среди осетин и других горцев, живущих как на южном, так и на северном склоне Кавказского хребта (отсюда, собственно, и название «Осетинская епархия»). Фактически в течение нескольких лет именно глава этой епархии руководил всей российской миссионерской политикой на Кавказе.

Первое десятилетие существования Грузинского экзархата стало временем реализации нескольких в некотором отношении конкурирующих друг с другом проектов, авторство которых принадлежало представителям грузинского духовенства, поначалу достаточно удачно интегрированным в имперскую систему духовного управления.

Такими проектами, по сути, являлись предложения сначала митрополита Варлаама Эристави, а затем архиепископа Досифея Пицхелаури. По инициативе последнего в 1814 году и во многом в противовес экзарху была создана своего рода экстерриториальная Телавская и Грузино-Кавказская епархия с Досифеем во главе. Такие важные населенные пункты, как Телави в Кахети и Ананури на Военно-Грузинской дороге, в церковном отношении, несмотря на их удаленность друг от друга, были подчинены напрямую архиепископу Досифею [659] . Кроме того, в его руках аккумулировались значительные финансовые средства, выделявшиеся на миссионерскую политику России как на Северном, так и на Южном Кавказе. Вместе с этим Досифей получал в свое распоряжение и инструменты влияния на массы населения, в которых имперское правительство видело опасность для своих позиций на Кавказе. Объектами миссионерства были горцы — в первую очередь жители труднодоступных ущелий вдоль стратегической Военно-Грузинской дороги (грузины-мтиулы и гудамакарцы, осетины и др.). От контроля над этой магистралью в немалой степени зависел успех российской политики в регионе. Таким образом, Досифей оказывался фактически вторым после экзарха лицом в структуре Грузинского экзархата, что нашло отражение в его статусе второго присутствующего (после экзарха Варлаама) в торжественно открытой в Тифлисе в мае 1815 года Грузино-Имеретинской синодальной конторе.

Не в последнюю очередь соперничество двух первосвященников и решило их судьбу. В еще большей степени этому способствовала по-прежнему невозможность приступить к непосредственной ревизии церковного имущества, следовательно, и к учреждению штатов духовенства — единственного способа радикального сокращения его численности. В мае 1817 года указом императора митрополит Варлаам был уволен со всех должностей, занимаемых им в Грузии, — экзарха и председательствующего в Синодальной конторе — и вызван в Петербург для присутствия в Синоде. Та же участь постигла и архиепископа Досифея, отозванного в Москву. В высочайших указах была ясно выражена мысль о необходимости назначения впредь экзархами Грузии архиереев Русской православной церкви [660] . Место Варлаама Эристави занял архиепископ Рязанский Феофилакт (Русанов) родом из Архангельска, до этого занимавший кафедру в Калуге. Для него, обвиненного в пристрастии в своей преподавательской деятельности к доктрине средневекового католического богослова Ансельма Кентерберийского (1033–1109), назначение экзархом на отдаленную окраину империи фактически означало почетную ссылку.

Это назначение повлекло за собой новое изменение административно-территориального устройства Грузинской церкви. По предложению Феофилакта, поддержанному в высочайше утвержденном императором 28 декабря 1818 года докладе Синода, в Восточной Грузии было проведено очередное укрупнение епархий: три объединялись в одну «суперепархию» — Картлинскую и Кахетинскую — под непосредственным управлением экзарха [661] . В помощь ему назначался викарий, который именовался епископом Горийским.

После назначения Феофилакта произошла централизация церковного управления за счет расширения и более точной фиксации функций экзарха — именно в его руках сосредоточивалось непосредственное управление клиром. Спустя семь лет после упразднения автокефалии Грузинской церкви новая церковная структура приобрела относительно законченные черты. Получил более четкое оформление и механизм подчинения грузинского священства органам духовного управления империи.

В 1818 году полным ходом шла разработка штатов приходского духовенства в Восточной Грузии, а также определение его содержания за счет прихожан. Для этого специально назначенные экзархом церковные депутаты при помощи гражданских чиновников и дворянских маршалов собирали сведения в четырех уездах Картли и Кахети (Телавском, Сигнахском, Горийском и Тифлисском) о числе церквей и причтов, необходимых в каждом из этих уездов, а также размерах содержания, которое прихожане обяжутся давать своим священникам с причетниками. При этом важным отличием от предыдущего периода было то, что, как и в случаях с епархиями, число штатного духовенства определялось не по количеству церквей, а по количеству дымов. Был установлен минимальный порог — 40 дымов на один причт. За основу бралась норма, существовавшая в России. Как пояснял сам экзарх Феофилакт, без этого минимума дымов «во внутренних российских епархиях не позволяют и церквей строить, не только там, где их прежде не было, но и на месте сгоревших и обветшавших» [662] . Общее число приходских дымов делилось на 40, и таким образом получалось количество «штатных церквей» с причтами. Гражданская власть через полицейских чинов с 1 января 1819 года должна была следить за исполнением прихожанами взятых на себя обязательств по содержанию в каждом приходе одного священника с двумя причетниками. Власть же духовная в лице экзарха обязывалась отныне запретить всем священникам брать с прихожан плату за совершение треб [663] .