В результате «Я»-чувство защищает такого искателя от полного провала в патологическую веру. Его шкала «мое — не мое» срабатывает вовремя. Он способен чувствовать грань угрозы развоплощения в предлагаемых ему мистических знаниях и упражнениях. Эта грань ощущается, как нечто чуждое по отношению к личности, а потому опасное, вызывающее страх. Это уже знакомый нам страх «измены мира» — синхронистичности.

Фрагмент диктофонной записи:

«— Почему же все-таки вы ушли из дианетики, если все было так интересно?

— Сама не знаю… В какой-то момент стало страшно… Все хорошо, но во время одного разговора мне показалось, что они хотят что-то со мной сделать… изменить что-то важное внутри… Понимаете? После этого они стали казаться чужими…»

Чувство «Я» защищает, но потребность в чуде, в создании трансцендентной «Я»-концепции не ослабевает ни на йоту. Ощущение собственной недостаточности возвращается. Единственный выход, который видит сознание материалиста, — это поиск нового «учения» или «учителя».

Главной доминантой в таких случаях является сам процесс учебы — бесконечного поиска рациональной, сформулированной словами концепции «истинного» магического знания. Такие люди все время учатся в надежде обрести «окончательное знание», им все время кажется, что нужно приложить еще одно умственное усилие, закончить еще одни курсы, походить еще к одному целителю — и… все! Они обретут способность жить и действовать самостоятельно…

Они становятся жертвами равнозначности духовных смыслов «виртуальной культуры».

И дальше все развивается по схеме интеллектуальной зависимости. «Последний» целитель оказывается предпоследним и т. д. Сам процесс мистического ученичества оправдывает не хуже химического наркотика неспособность человека к самостоятельной жизни (само-стоятельной — «стоящей на себе», насколько все-таки велик русский язык!).

Обратите внимание: жители нашей страны с момента своего столкновения с виртуальностью свободного мира проходят этапы зависимости, чрезвычайно схожие с теми, которые проходила Америка после «психоделической революции». Все начинается с повального увлечения мистикой и сектами («американский» вариант мы описывали в главе «Мистика Востока»). По мере того как люди убеждаются в опастности сект и невозможности обрести смысл в упрощенных вариантах восточных религий и оккультизма, интерес ко всему этому сменяется всеобщей увлеченностью научной психологией.

Эту ситуацию в Европе удивительно точно описывал Ж. Липовецки:

«Когда прекращается экономический рост, на смену ему приходит психическое развитие; когда информация заменяет производство, рост самосознания требует все новых «источников сырья»: в ход идет йога, психоанализ, язык тела, примальная терапия, дзен, групповая динамика, трансцендентальная медитация; экономический подъем сопровождается преувеличенным значением «пси» и мощным ростом нарциссизма.

Направляя страсти на собственное «Я», которое становится пупом земли, «пси»-терапия, дополненная физическими упражнениями или восточной философией, создает ранее незнакомый образ Нарцисса, отныне отождествляемый с понятием «homo psyhologicus» («человек психологический». — А.Д.). Нарцисс, одержимый самим собой, не витает в облаках, не находится под воздействием наркоза, он упорно трудится над освобождением собственного «Я», над великой судьбой собственной самобытности и независимости. Для этого нужно отказаться от любви, «to love myself enough so that I do not need another to make me happy» («любить самого себя так, чтобы не нуждаться в ком-то другом, чтобы стать счастливым». — А.Д.) — такова новая революционная программа».

Примерно таким образом можно объяснить тот факт, что третьим по популярности высшим образованием в нашей стране стало образование психологическое. Испытывающая неуверенность молодежь пытается обрести смысл собственного бытия с помощью «научных» писхологичес-ких знаний, которые в свою очередь кажутся ей магическими.

Но психология — это наука, состоящая из самых разнообразных, порой прямо противоречащих друг другу и равнозначных в силу своей субъективности взглядов, теорий и точек зрения. Наше психологическое образование сегодня в большинстве случаев не помогает личности обрести цельность, а, наоборот, усиливает ее онтологическую неуверенность.

Конечно, мы говорим о тех людях, которые пришли в психологию, пытаясь преодолеть конституциональую онтологическую неуверенность. Они ищут в науке способ идентификации самих себя, но точно так же, как и в случае знаний мистических, обретают лишь инфляцию и зависимость. Они начинают прятаться от реальности, но не в секте, а за системой понятных им знаний. Стремление к «навязчивой учебе» в таких случаях становится особенно заметно.

Существует еще один вариант «мистической навязчивости» — навязчивое творчество. Оно представляет собой многолетние и непрекращающиеся попытки передать свой опыт с помощью искусства или средств массовой информации. Чаще всего бывшие эзотерики пытаются выразить свои переживания на языке живописи. При некотором усилии любители искусства найдут подобные попытки и в прозе, и в поэзии, и в кино. Главной особенностью душевного состояния творцов психоделического искусства будет нарастающее с годами чувство непонятости.

На поверку чувство непонятости окажется творческим вариантом «аутизма» — отрыва автора от реального мира и его замыкание в скорлупе собственной гениальности. Произведения таких авторов с годами меняются мало и упрощаются. Сами творцы все больше и больше ощущают себя великими, а публика в то же время интересуется их творчеством все меньше и меньше.

Зритель или читатель с годами все больше и больше чувствует эмоциональную пустоту, которая прячется за подобными произведениями искусства (особенно при том избытке подобных произведений, который мы наблюдаем сегодня). В жизни каждого из нас вполне достаточно эмоциональной пустоты. И мы интуитивно перестаем читать такие книги и ходить на подобные выставки. Мы боимся, что они усилят нашу и без того существующую неуверенность в себе.