— Ладно, хватит тебе…

— Прости, пожалуйста. — Кассирша выбила чек, подала сдачу покупательнице и тут же, уловив ее любопытный взгляд, преисполнилась гордости — знакомство со знаменитостью все-таки украшает.

— Хватит или не хватит, но факт остается фактом, ты у нас сто лет не была. Как живешь? Хочешь финское кресло? Прямо сейчас на дом отправлю… Слушай, девочка, я, конечно, пошлая и любопытная баба, но скажи, ты что, разленилась? Тебя так редко в последнее время передают по радио и показывают по телевизору. Или ты в тайне для народа сюрприз готовишь?

— В каком смысле?

— Ну, сольную программу…

— Что ты! Я ведь несколько лет была в варьете, оттуда недалеко слышно. А потом ездила с оркестром по России и Кавказу.

— Ах вот оно что!.. С вас шестьдесят четыре рубля восемнадцать копеек, прошу. Восемнадцать копеек не найдется? Огромное спасибо… Как ты сказала? Значит, ты больше…

— Нет, сейчас я уже ни там и ни сям.

— Ну, детка, что ты меня пугаешь!.. Шесть копеек, возьмите свои шесть копеек, очень прошу… Господи, будто вчера это было — ты пришла, такая вся застенчивая, с тортом и бутылкой вина и… и потом ушла… В «Лайне», кажется?

— Да, первый год я была в «Лайне».

— И потом стала солисткой. Мы ходили тебя слушать всем магазином. Ни одного концерта не пропускали!

— Да… Сколько цветов вы мне посылали…

— Ведь не мы одни? Частная жизнь примадонны, про это мы говорить не будем… Но, по-моему, самые красивые цветы ты получала от своего суженого. Оч-чень романтичный мужчина. И оч-чень интеллигентный. Я за ним как-то специально следила на твоем дне рождения. Он выпил только одну рюмочку за твое здоровье!

Катрин старательно покивала головой.

— Да, и наш маленький коллектив дал один настоящий взлет. Мебельный магазин, «Лайне», гастроли, варьете, большой оркестр, опять варьете… И что еще?

— И снова мебельный магазин, чтобы круг замкнулся!

Кассирша умолкла, взглянула на Катрин сначала недоуменно, потом растерянно, потом неуверенно улыбнулась. Подошла еще одна покупательница, откровенно уставилась на Катрин.

— Ну и шутки у тебя… — вымолвила наконец кассирша.

— А почему бы и нет? Что в этом такого странного? — пожала плечами Катрин.

— Ну, хватит, хватит. Пошутила, и хватит. Мне от твоих шуток просто худо сделалось. — Кассирша кивнула в сторону любопытной покупательницы. — Ты бы просто не смогла у нас работать, тебя слишком часто показывали по телевизору. В первый же день здесь все сойдут с ума.

— Да что ты… Меня так редко узнают.

— Слушай, знаешь что!.. Тебе петь надо, а не стульями торговать!

— Рада была тебя повидать, — еще мгновенье потоптавшись, сказала Катрин бодро.

Велло и Яако спорили о чем-то на трамвайной остановке.

— Сам же видишь! — Яако размахивает бумажкой. — Они всё набирают и набирают очки.

— Ладно, пусть Ирис еще раз проверит, позвони ей. Ну, пока! — Велло собрался уходить, но Яако его остановил:

— Постой! Скажи, почему ты мучаешь Катрин?

— Что за детский лепет! — разозлился Велло. — Ты сам понимаешь, что это детский лепет — Ои подскочил к Яако и хрипло затараторил: — Почему ты думаешь, что я, скромный редактор телевидения, спокойный, домашний человек, должен вести себя, как Сольвейг, как жена моряка? У нее же гастроли за гастролями… Нет, я не против эстрадной песни как таковой, ни в коем случае! Но к чему эти творческие муки, зачем этот максимализм? Зачем нужно присутствие моей серьезной и нервной супруги в каком-нибудь пыльном сельском клубе или даже на гала-концерте? Она никого не потрясает глубокими произведениями Шуберта, Чайковского или Артура Каппа. Всего лишь несколько шансонеток, шлягеров, задушевных песенок, которые у слушателей в одно ухо влетают, из другого вылетают. Публика в лучшем случае глазеет на ее костюм, бюст или ножки… А чем я виноват? Мне нужен домашний уют, ребенок, наконец! Да, да, ребенок! Я, кстати, в полном восторге от ее таланта и песен, но, по-моему, все это годится только для варьете! Ее место там, она ведь уже не девочка. Не хочу я больше быть ни женой моряка, ни бородатым Сольвейгом! — Велло отпустил испуганного Яако и добавил с неожиданной грустью: — Я не могу один быть…

К остановке подкатил трамвай, двери открылись и, шипя, затворились снова. И в тот же миг Велло заметил в окошке трамвая лицо Катрин. Трамвай тронулся, а Велло побежал за ним следом и так отчаянно замахал руками, что водитель снизил скорость и снова открыл двери.

Тяжело дыша, Велло опустился на корточки рядом с сидевшей Катрин.

— Ну, что, Катт? Господи, я вижу, ты мрачная. Конечно, конечно, о чем тут говорить, я сволочь. Катт, я прошу тебя… Нет, не умею, не получается. Я, наверное, сейчас просто подлизываюсь. Да, вместо того, чтобы работать, заниматься делами, генерировать идеи, мужчины в последнее время занимаются в основном тем, что плаксиво строят догадки, почему жена опять не в духе, почему жена опять капризничает. Но я еще не сдался! Хотя тебе это и не нравится.

Катрин молчала.

— Ну, это еще не конец света, не, гибель Помпой, — продолжал Велло. — Это всего-навсего катастрофа в квартире номер двадцать три!..

В пустынных гулких коридорах филармонии, в репетиционных залах и сумрачных фоне слышен голос репетирующей Катрин. Песня то и дело прерывается, слышны деловые реплики певицы и аккомпаниатора:

— Тут чуть громче, Том, да?

— Да-да, форте, теперь порядок.

— А это место?

Репетиция идет в большом и неуютном зале, заставленном стульями, футлярами музыкальных инструментов, пюпитрами. За роялем сидел концертмейстер Том, человек средних лет с кудлатой бородой и лицом грустного пройдохи. Он взмок от жары и неимоверных потуг скрыть, как ему все надоело.