— Разве? А я и не заметил, Михаил Тимофеевич.

Тогда Камышев взял из-под пальцев Петра шарик и помял его, искоса приглядываясь к смущенному лицу моряка.

— Ну как, по вкусу тебе станичное общество? Душа не отвергает?

— Люди хорошие, знакомые. — Петр не понимал, куда клонит председатель.

Кузьменко перешел к более понятной «польке-бабочке». Начались танцы. Из палисадника заглядывали любопытные. Танцевали и на улице.

— Тоже наша заслуга, сохранили танцоров, — продолжал Камышев. — Из нашей артели на вербовку никого не подцепишь. Кадры у нас устойчивые, чего нельзя сказать о многих других колхозах. Бегут оттуда люди, особенно молодежь. А к нам тянутся, как верба к воде. А мы тоже не всякого принимаем.

— Может, и меня не примете?.. — Петр наблюдал за тем, как держалась Маруся, по-прежнему избегая его взглядов.

Помазун пытался чем-то рассмешить Машеньку, его нагловатые глаза женолюба бесстыдно упирались в тугую ее грудь. «Как это может Помазун? У него все просто выходит», — думал Петр, невнимательно и раздраженно выслушивая Камышева, с фанатизмом расхваливающего хозяйство колхоза. «А Маруся-то далеко». И не в том дело, что сидит в дальнем конце стола. Подойти к ней — несколько шагов. Многое и не раз пришлось передумать и начистоту переговорить с самим собой. А с Марусей он еще не сказал ни одного путного слова.

Председатель обещал завтра заехать за Петром, показать хозяйство. Но какое значение имеют урожаи зерновых и пропашных, молочно-товарные фермы и конюшни, если вот та девушка уйдет в другую сторону? Пропади они пропадом, латышевские подсчеты, как бы ни были они умны.

Не мог не прочитать эти, ясно написанные на лице Петра мысли такой опытный и зрелый человек, как Михаил Тимофеевич Камышев. Незаметно он шепнул что-то Машеньке, и она, отстранив припавшего к ней Помазуна, подошла к зеркалу, осмотрелась, поправила прическу:

— Товарищи! Я прошу уделить мне минуту внимания!

— Тише, члены коллектива! — рявкнул Помазун. — Слово имеет о н а… О н а имеет слово!..

И, повернув голову, отчего огоньками вспыхнули ее серьги, Машенька предложила:

— Товарищи! Давайте попросим Петю сесть рядом с Марусей…

— Машенька, не надо! — взмолилась Маруся.

— Надо! Почему не надо? А мы просим… требуем…

Машенька протиснулась к ней, поцеловала.

— Мне стыдно. Зачем так?

— Иди, иди к ней, — Камышев толкнул Петра, — зачем себя тиранить?

Петр растерянно улыбнулся, поправил пояс, бляху и, ни на кого не глядя, протиснулся к Марусе через гудящую хмельную толпу.

Соскочив с двухрессорной линейки, разукрашенной по крыльям узорами, Помазун прошел в дом к Архипенко.

— Камышев просит прощения. Занят на строительстве. Мне поручил…

— Петя, завези маме завтрак, — попросила Ксюша.

— Будет исполнено, товарищ начальник! — вмешался Помазун, шутливо козырнув Ксюше.

Молодые игривые коньки донесли линейку к животноводческой ферме, где готовились силосные ямы. Четверо мужчин умело (сколько земли пришлось ископать на фронте!) пробивали в твердых глинищах глубокие, в полтора роста, траншеи.

Помазун покричал в ров:

— Хлопцы! Противотанковый?

Кто-то снизу ответил:

— Отсюда ни один «тигр» не выпрыгнет!

Помазун помял в кулаке выброшенную, из траншеи глину, посмотрел Петру в глаза:

— Камышев и ее употребит в дело. Хаты строит, как ласточка, со всякого дерьма. Пошли, проведаем мамашу… Кстати, Петр, освобождай старенькую от гнета. Для нее теперь работа не радость, а мука.

Туго затянутый пояском, ступая с вывертом кривоватыми ногами природного наездника, обутыми в козловые сапоги с низко опущенными голенищами, Помазун зашагал в ту сторону, откуда тянуло дымком. Шумел дизельный моторчик. «Медовое звено» пожилых женщин обрабатывало сорго. Мать перебирала стебли, похожие на бамбук — это и есть сладкий тростник, сорго. Очищенные стебли подавались под пресс. Здесь же в металлических жаровнях вываривали мед.

Петр присел на корточки возле матери, продолжавшей работу. Мелькал нож в ее руках, по щекам струился пот, и она смахивала его ребром ладони. Обрезанные метелки сорго просушивали и обмолачивали тут же, вручную, палками, а жом вываливали из парилок в силосные ямы вместе с сочными бурьянами, взятыми косами на прилиманных целинах и по сырым теклинам балок. Крестьянские заботы — нет им ни конца ни краю — раскрывались Петру теперь в новом свете. Вскоре все эти бесконечные дела станут его собственными делами, и ему придется тянуть их тяжелую цепь, звено за звеном, всегда, всю жизнь.