— Филиппа! — позвал он. — Вода холодная, выходи! Я не смотрю на тебя и держу твое полотенце. — Гленн выставил вперед руки с развернутым полотенцем и закрыл глаза. — Не забудь, что камни у берега скользкие… — Он хотел добавить: «будь осторожна», но в этот момент холодные мокрые руки обхватили его голову и потянули вниз.

Не успев открыть глаза, он почувствовал на своих губах жаркий поцелуй. Она прижалась к нему всем телом, и он обнял ее, ловко соединив концы полотенца сзади. Она еще ребенок, напомнил он себе, но, ощутив, как набухли ее соски, забыл о своей трусливой попытке защититься от разгоравшегося в нем желания.

Голова Филиппы закружилась под градом поцелуев, который обрушил на нее Гленн с такой страстью, которую она в нем не подозревала. Выпустив из рук полотенце, он гладил ее обнаженную спину и шею, зарывался пальцами в ее густые кудри и снова целовал ее притягательные губы, имевшие неповторимый вкус земляники.

— Филиппа, ты простудишься, — спохватившись, охрипшим голосом произнес Гленн и нагнулся за рубашкой, которую он принес для нее. — Сейчас я тебя одену, — лихорадочно бормотал он.

Потеряв опору, полотенце свалилось к ногам Филиппы, обнажив ее грудь. Гленн замер, глядя на нее, освещенную первыми лучами солнца. Запрокинутое к нему счастливое лицо с закрытыми глазами, длинная шея, совершенная по форме грудь. Жемчуга и бриллианты ожерелья, надетого на ней, оттеняли мраморную белизну ее кожи. Богиня! — вспыхнуло в его голове. Он зачарованно смотрел на нее и вдруг заметил, что она дрожит всем телом. Обругав себя последними словами, Гленн быстро закутал Филиппу в свою теплую рубашку и прижал к себе.

— Скажи что-нибудь, Филиппа. Тебе холодно? Хочешь, я отнесу тебя в трейлер? Кофе сварю, хочешь?

— Кофе ты для нас оставил очень мало, но я все равно тебя люблю, — сказала, уткнувшись лицом в его шею, Филиппа. Она продолжала дрожать.

Гленн решительно отстранил ее, помог засунуть руки в рукава рубашки, сам застегнул на ней все пуговицы, сверху надел на нее свою куртку, а потом приказал:

— Снимай мокрые трусы и обмотайся полотенцем. — Оставив ее, он бросился снимать мокрую одежду с веток, потом обернулся. — Ты готова? Собираешься идти босиком? Постой, я сам надену тебе ботинки. Где носки? А, они в ботинках. — Гленну доставило удовольствие подержать в ладони по очереди окоченевшие маленькие ступни ее стройных ног. — Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он, закончив шнуровать второй ботинок. — А теперь быстро двигаемся в сторону лагеря.

Обхватив Филиппу за талию, он почти понес ее одной рукой, потому что на второй висела ее мокрая одежда. Он прижимал к своему разгоряченному телу худенькое тело девушки, чье небрежно высказанное признание в любви усилило и без того сумбурное состояние его чувств и мыслей. Склонность к пуританству всегда мешала ему в отношениях с женским полом, он никогда еще не произносил слов любви, считая, что они накладывают на мужчину определенные обязательства. А он не считал себя готовым к таким обязательствам.

В трейлере Филиппа заметила, что поведение Гленна изменилось. Он вдруг стал рассеянным, отвечал невпопад, сразу занялся приготовлением кофе, избегал встречаться с ней глазами. Складывалось впечатление, что он потерял к ней всякий интерес. Вспышка радости сменилась у Филиппы отчаянием. Слезы слепили ей глаза, и приходилось отворачиваться, чтобы Гленн их не заметил. Увидев, что из-под рубашки видны ее голые колени, она покраснела от стыда и залезла в свой спальный мешок. Гленн передал ей кружку с горячим кофе, после которого она немного согрелась, свернулась клубочком и закрыла глаза.

Филиппа попыталась разобраться, из-за чего так резко могло измениться поведение Гленна. Перебрав в памяти все, что происходило у ручья, она вспомнила свою фразу, которой собственно признавалась ему в любви. Неужели ее признание могло так напугать Гленна? Да, возможно, она нарушила неписаное правило, что в любви первым признается мужчина. Но что страшного мог увидеть он в ее любви, которая его ни к чему не обязывает? Она все для себя решила и сознательно пошла на это, понимая, что через день-два Гленн уплывет и она больше никогда его не увидит.

Услышав звук молнии, которую вначале расстегнули, а потом застегнули, она догадалась, что Гленн улегся в свой спальник. Наступила полная тишина, и в этой тишине безвозвратно уходили драгоценные часы их одиночества вдвоем, которое кончится на закате солнца. Неужели они так и расстанутся? Филиппа из последних сил сдерживала подступавшие к горлу рыдания. Сквозь сжатые зубы вырывались странные звуки, похожие на скулеж брошенного щенка. Эти звуки достигли слуха Гленна.

— Филиппа, что с тобой?