Время захода на посадку прошло, а самолета видно не было.

– Как дела?

– Не попал на аэродром.

…Еще прошло два пустых захода, и Матвей окончательно убедился в том, что Цаплин аэродрома не найдет. Где-то у него произошла ошибка. Теперь надо было спасать летчика.

– Цаплин, ты меня слышишь?

– Слышу.

– Кончай искать аэродром. Разворачивайся на север, набери метров триста высоты в облаках и прыгай с парашютом, брось самолет. Понял?

Ответа не последовало.

– Цаплин, брось самолет! Прыгай, пока есть горючее!

Летчик молчал. Почему? Может быть, он действительно не слышал? Сбилась в этот момент настройка приемника? Или не хотел прыгать, а надеялся спасти машину? Ответив же на полученный приказ, надо было его выполнить.

– Цаплин, как слышишь меня?

Радио молчало, и Осипов понял, что разговора больше не состоится. Выключил свою рацию и мотор самолета. Осталось одно – ждать.

Подъехал полковник на «эмке». И люди, стоявшие у самолета, расступились.

Доклада Осипова полковник принимать не стал.

– Где второй самолет?

– Не знаю. Велел прыгать, но летчик на это не ответил.

– Прыгать. А почему не посадил?

– Сели бы, если не финишер. Когда мы из тумана выскочили, тот дурень нам в лоб две красные ракеты.

– Почему?

– Не знаю. Надо у него спросить.

– Поехали.

Начало темнеть. У посадочного «т», на маленькой скамейке, как старый, нахохлившийся от дождя ворон, сидел пожилой красноармеец. От пилотки и до ботинок с обмотками все на нем было мокро. Видимо, сидел он тут с самого утра. Не только промок, но и промерз. Лицо было сине-землистого цвета, подбородок ощетинился небритым седеющим волосом.

– Стрелял ракетами, когда садились «илы»?

– Стрелял.

– Какими?

– Как какими? Красными положено.

– Что положено и почему?

– Сначала я слышал, что гудит где-то. Потом вижу, выскакивают два самолета, но наискосок к «т». Ну зашли так, что надо было уйти на повтор. Ушли, значит. Потом вижу, вновь выскакивают и садиться хотят строем. Сразу оба, вместе. Но это же запрещено! Ну, я по инструкции, как положено, дал красные ракеты, чтобы, значит, один сел, а второй шел на повтор.

– Как же можно было угонять на второй круг в такую погоду?

– Так я откуда знаю? Раз летают, значит, можно. А у меня инструкция: колеса не выпустил на посадке – красная ракета, вдвоем заходят садиться – красная ракета, занята посадочная – тоже красная ракета.

Подошла полуторка. Из кабины выскочил летчик с повязкой на рукаве «Дежурный по аэродрому».

– Товарищ полковник!

– Что «товарищ полковник»? Сейчас начнется. Слушаю.

– Упал самолет. Пост ВНОС [9] сообщил. Вот здесь.

Показал на карту, на которой километрах в двадцати севернее аэродрома стоял крестик.

– Ну! Что тянешь?

– Летчик погиб.

– Так, мать его, туман этот и вас, дураков, летающих в такую погоду.

Матвей глубоко вздохнул. Спине стало холодно. Переступил с ноги на ногу.

– Кто тебя выпускал, лейтенант?

– Дежурный. Он разрешил и звонил на старт вот этому деду.

– Не деду, а красноармейцу или финишеру.

К дежурному:

– Дал разрешение?

– Давал. Но лейтенант Осипов перед этим разговаривал со своим командиром, начальником штаба дивизии, по телефону, и тот ему разрешил.

– Ему разрешил. А ты сам это по телефону слышал?

– Нет. Мне Осипов передал его разрешение.

– Ладно. Хватит. Давай, дежурный, свертывай старт, красноармейца с собой в машину. Сразу каждому написать объяснительные записки, и тебе, Осипов, тоже. Самолет твой под арест, пока ваши начальники не разберутся, что с тобой делать. Поехали в санчасть. Дам тебе фельдшера, санитарную машину, носилки и людей. Надо вытащить из обломков твоего пилота.

– Дежурный, позвони на пост ВНОС, чтобы машину встретили на дороге, а то уже темно будет. Ничего там не найдешь.

Ранним утром открытый «ЗИС» мчался по шоссе к Москве. В кабине рядом с шофером сидел майор Ведров, приехавший за погибшим и Осиповым. В кузове рядом с Матвеем сидел капитан НКВД, а на полу стояли носилки, накрытые белой простыней. Носилки и простыня в нескольких местах были перехвачены шпагатом, чтобы покрывало не сорвал ветер, отчего тело Цаплина напоминало мумию. Матвей сейчас не видел ничего вокруг и не ощущал холодного мокрого ветра, бьющего в затылок. Взгляд его был устремлен на носилки, и, когда они отползали от тряски почти до самого заднего борта, он подтягивал их к себе. Делал это он сосредоточенно, как будто бы в положении носилок сейчас было главное.