Третьего Александр узнал сразу. Маленький, худенький – штурман. Но почему он без брюк и босиком? Несмотря на всю трагичность положения, Ваня выглядел смешно и комично, Александр вспомнил, как утром он честил интендантов, и догадался, в чем дело. Виноваты во всем унты: привязанные к поясу брюк, они стянули их при динамическом ударе. Не зря Ваня верил в судьбу: она будто специально подстраивала ему смешные ситуации и даже здесь, когда он висел на волоске от смерти, сыграла с ним такую злую шутку.

О своей больной спине Александр подумал лишь тогда, когда до земли оставалось метров пятьдесят и он увидел невдалеке, почти под ним, небольшой стожок. Надо было во что бы то ни стало попасть на него, чтобы самортизировать удар, и он заработал стропами. Тренировочные парашютные прыжки, совершенные им ранее в должности начальника ПДС, помогли и теперь: он опустился на стожок. И хотя сено было еще не слежалое и удара он почти не почувствовал, острая боль пронзила все его тело. Он полежал с минуту не шевелясь, затем отстегнул лямки парашюта.

Серебряный опустился метрах в трехстах и тоже не поднимался. Александр подождал еще минуты три и начал выбираться из стожка. Едва спустился на землю, как его окрикнул властный звонкий голос:

– Хенде хох!

И хлопнул выстрел. Пуля дзинькнула у самого уха летчика; он упал, схватился за пистолет, вернее, за место, гдe он висел, – кобуру вместе с пистолетом оторвало в момент раскрытия парашюта. Да, положеньице… И откуда здесь взялись немцы?..

Из-за стожка послышался ответ:

– Вставай, фашистская сволочь. Руки вверх! Хенде хох!

– Я свой, русский, – обрадовался Александр.

– Знаем вас, своих. – Из-за стожка снова пальнули. – Руки, руки поднимай. Хенде хох!

– Заткнись со своим «хенде хох», – прикрикнул Александр. – И прекрати палить – у нас ведь тоже имеется оружие.

Ругань и стрельба прекратились. Из-за стожка пугливо выглянула мальчишеская голова в кепке, но выходить паренек боялся.

– Иди лучше помоги подняться, – позвал Александр. – Не бойся.

– Еще чего, – сердито возразил паренек и вышел из-за стожка, держа наган на изготовку. К нему из-за второго стожка спешил на помощь дедок с сивой бородкой, вооруженный карабином.

– Это наши, Митря, – издали сообщил дедок. – Летчики.

Александр с помощью паренька поднялся и, превозмогая боль, вместе с ним и дедком направился к штурману.

Ваня лежал на спине в луже крови. Прострелены были плечо, рука, обе ноги. Александр, забыв о своей боли, склонился над штурманом.

– Давай-ка, отец, помогай, – попросил он старика, отстегивая лямки парашюта. – Отрежь кусок этой ткани, чтобы перевязать.

Старик и паренек начали рвать парашют. Серебряный слабо попросил:

– Пить…

На потрескавшихся губах выступила кровь, и Александр подивился, какую надо иметь выдержку, чтобы не застонать, не ойкнуть.

– Сейчас. Сейчас поищем воду, – успокоил он штурмана. Посмотрел вокруг – ни речки, ни озерца поблизости. – Село далеко? – спросил он у дедка.

– Далеконько, – ответил тот. – Надо бы подводу. Можа, Митрю послать пока?

К счастью, посылать не потребовалось: по лугу к ним мчалась машина. Из кузова ее выскочили красноармеец с винтовкой и девушка, тоже в форме, с санитарной сумкой на боку. Бегло окинув летчиков взглядом, она расстегнула сумку, достала из нее пакеты, бинт, пузырек с какой-то жидкостью, налила в мензурку и поднесла к губам штурмана. Серебряный выпил и заскрипел зубами.

У Александра то ли от собственной боли, которая снова дала о себе знать, то ли от страшного вида штурмана и его мук закружилась голова, и он, чтобы не потерять сознание, опустился на землю.

Девушка забинтовала Серебряному лицо и руки, повернулась к Александру.

– А что у вас?

– Ничего особенного. Подпалило малость. – Он протянул ей вспухшие, в волдырях руки.

Она осмотрела их, лицо, сочувственно вздохнула:

– У меня нет ничего анестезирующего, кроме спирта, – и налила мензурку.

У Александра болело все – и обожженные руки, и лицо, и поясница. Хотелось хоть чем-то заглушить эту боль, и он протянул руку к мензурке.