И так семьдесят, восемьдесят километров.

Сзади идущий прицеливается, передний маневрирует и обманывает: тащит заднего за собой на церковную колокольню, столбы около дорог, ныряет за бугры и перелески, рассчитывая, что, увлекшись прицеливанием, немец просмотрит препятствие и врежется в него, потому что на солнце смотреть трудно. Однако немец оказался опытный и, видимо, тоже в светофильтровых очках.

Игра в «кошки-мышки» продолжалась, но немец больше так и не мог попасть в штурмовик ни одной очередью.

…Промелькнула линия фронта, и немец ушел назад с разворотом вверх.

«Вот когда кончился бой», – подумал Осипов, сориентировавшись по солнцу, довернул самолет в сторону аэродрома. Жить пока еще было можно: горючее есть и мотор исправен. Матвей прикинул, сколько времени ударная группа была над аэродромом врага, и удивился: с подходом к цели и уходом от нее не более минуты. А они с Шубовым оставались над целью около трех минут. Все знания, умение и ненависть к врагу были вложены в этот малюсенький отрезок войны. Годы учебы и секунды атаки.

Осипов подошел к своему аэродрому, быстро осмотрел его и отметил, что все самолеты на своих местах. Не будет только одного – Володиного.

После посадки к капониру подъехал на полуторке майор Митрохин, не торопясь вылез из кабины и стал молча осматривать самолет.

Обошел кругом, потом спросил:

– А где ведомый?

– Товарищ майор, во время воздушного боя ведомый был подожжен, самолет взорвался в воздухе.

– Садись в кузов. Поедем к командиру объясняться.

Разговор у командира полка закончился быстро. Осипов на листочке бумаги нарисовал все, что он делал в воздухе, и рассказал, как был сбит ведомый.

– Зачем же ты полез парой в эту волчью стаю?

– Товарищ командир! Если бы я повернулся к ним сразу спиной, было бы хуже не только мне, но и Шубову, и всему полку. Я думаю, что они от нашей атаки просто обалдели от неожиданности и все восемь остались при мне.

– Похоже, что так, – откликнулся Наконечный. – Значит, говоришь, ведомый твой наверняка погиб?

– Жаль, но так. Я же рядом был. А взрыв случился на высоте метров двадцать. Тут ничего не сделаешь.

– Подождем донесения партизан. Ладно. В вину мы это тебе не ставим. Если все так, то и поблагодарим. Иди отдыхай. А на разборе вылета расскажешь летчикам, как маневрировал. Ошибочка, конечно, вышла, но более чем потом исправился: не удача, а умение твое видно, раз за семьдесят километров немец тебя не мог сбить. Комиссар! А ведь прав Осипов. Если бы не его разумная дерзость, то могли бы и нас догнать.

– Могли. Мне думается, что немцы от жадности торопились и при атаках мешали друг другу. А когда поняли это, он уже уходил, поэтому послали вдогонку только одного, чтобы сподручней было «добить».

– Начальник штаба! Этот эпизод в донесение. Посмотрим контрольный фотопланшет. Если налет получился хороший, а я в этом уверен, то через денек представим Осипова к ордену. Нет возражений?.. Митрохин, разбор боевого вылета вечером. А сейчас первую эскадрилью в готовность к новому полету, второй эскадрилье отдыхать.

– Есть!.. Товарищ командир, разрешите подготовить проект приказа и поздравить полк с успешным началом боевых действий, а тем, кто сегодня выполнил первый боевой полет, объявить благодарность.

– Не возражаю. А как комиссар?

– Согласен. Добро. Быть по сему.

Матвей не первый раз видел, как погибают самолеты и люди в бою. Но сегодня он никак не мог избавиться от чувства вины перед Володей, перед полком. Если он себя рассматривал в третьем лице, то был прав. Но как только переходил на «я», у него сразу возникало множество вопросов к себе, которые обобщались одним: а все ли ты сделал, чтобы вернуться с задания вдвоем? И тут его начинали осаждать разные варианты маневров и собственного поведения, которые теоретически «обеспечивали» уход из боя без потери ведомого.

Угрюмость у Матвея не проходила. Стремление Маслова и Горбатова вывести его из этого состояния не помогло.

Тогда Маслов пошел к Русанову и привел его с собой.

– Осипов, ты чего нос повесил? Жаль ведомого?

– Угу!

– А ты думаешь, нам не жаль? Жаль. Но ты себя казнить не имеешь права. А тебя никто не обвиняет. Ты сделал все правильно. Сделал во имя других.

Матвей молчал.

– Ну чего ты набычился?

– Афанасий Михайлович, в теории все верно, а сердцу не прикажешь. Поймите – первая потеря в первом вылете, да еще моя. А первое всегда тяжелей.