– Какое там прогуляться! – сердито проворчал гуляка. – Поздно уже. Да и вас, наверное, ждёт не дождётся куча не проверенных тетрадей, не выспитесь к утренней смене.

Вера улыбнулась.

– Ой, я люблю поспать.

«Ну и дурища!» - припечатал он законченную характеристику невесте. – «Ещё и с высшим образованием. Небось вытянула диплом на тройки. Идёт тенью, слова путного не вытянешь, куда ведут, туда и идёт коровой, любит пожрать и поспать, а учительство терпит, но не любит, одним словом – серомотина из старосветских помещиков».

– Тем более возвращаемся без промедления.

Её дом оказался всего лишь вторым от Ильиных. Попрощались по чужому, коротко: «до свиданья» - «спокойной ночи». Облегчённо вздохнув, словно освободив душу от тяжкой ноши, Иван Всеволодович на все осторожные деликатные вопросы матери «что да как?» отвечал уклончиво и теперь почему-то злился на себя.

Весь четверг он вымучивал тезисы для «замечательной» лекции, предназначенной для увеличения миграции здешних выучившихся лоботрясов в уссурийские дебри. Набралось на целых три листа. Прочитав всё, «замечательный» лектор смял листки в широченной ладони и выкинул в печь. Расскажу-ка, решил он, своими словами о том, что легло на душу.

О розово-красных весенних вершинах и привершинных южных склонах очистившихся от снега сопок, украшенных цветущим багульником в орнаменте нежно-зелёных листочков. Если срезать веточку рододендрона зимой и поставить в воду, то к Новому году она подарит вам нежно-розовые цветы. А выше красных вершин сопок и далеко на горизонте величаво высятся конусообразные громады Сихотэ-Алиньского хребта, сверкающие белизной на ясноголубом небе. И воздух – чистый и прозрачный, звенящий тишиной. Глаз не оторвать и дышать не надышаться. В глубоких холодных распадках ещё сохранилась пелена слежавшегося снега, можно идти по нему свободно, не проваливаясь. Текут в хрустальном обрамлении сосулек кристально чистые ручьи словно из подантарктического озера, шумно переливаясь через выглаженные до блеска валуны, нежно журча над разноцветной галькой на перекатах, низвергаясь малыми водопадами в ледяной корке и неукротимо протискиваясь через теснины сближенных скал, упрямо устремляясь к долинным рекам. Вода в ручьях такая чистая, что порой кажется, что её и нет, и такая холодная, что кажется вязкой. И вкуснее всякой минеральной. Реки ещё в снежно-ледяных заберегах, но скоро и очень быстро ярое весеннее солнце освободит их от сжимающих зимних объятий и вообще сотрёт все зимние белые цвета, окрасив всё вокруг в радующий глаз и душу зелёный. Тайга наполнится гулом и шлёпом разлившихся переполненных рек и ручьёв, превратившихся в реки. Закачаются продуваемые освежающими ветрами вершины могучих высоченных и стройных как осетинские танцорки кедров, названных в народе хлебными за то, что с лихвой заменяют и хлеб, и масло. Расправят широченные кроны маньчжурские орехи, орешки которых по дизайну не отличить от грецких, но размерами они чуть меньше и не поддаются никаким зубам, раскрываясь только под молотком. Зазеленеют ярче и свежее вечнозелёные ели, сосны и пихты. Торопится одеться в пышный прозрачный наряд красавица лиственница, а следом и дубы, и благородные тис и бархат. Вечером стволы ещё почти голые, а утром смотришь – стыдливо укрылись. Ветер вовсю раскачивает вершины, устремлённые к пронзительно голубому небу, задерёшь голову и кажется, что это тебя качает, и хочется в испуге ухватиться за что-нибудь, прислониться к дереву. А внизу тихо и покойно. Ровно и шелестяще-умиротворённо шумит освободившийся от горных потоков неширокий ручей, на берегу которого на расчищенной от кустарника, молодняка и гигантского папоротника площадке разместился лагерь геологов из четырёх брезентовых палаток. Завитушки-усы молодого папоротника-орляка, зажаренные с лучком, очень даже, между прочим, по вкусу напоминают грибы. Но они уже отошли.

Узким вертикальным вьющимся столбом поднимается вверх дым от затухающего костра, перестала негодующе дребезжать крышка на предельно закопчённом чайнике, и гречка с тушёнкой в такой же закопчённой за многие сезоны кастрюле давно уже сопрела, а геологи-работяги всё никак не соберутся в первые маршруты, подгоняя поудобнее, посвободнее полевую одёжку. Самой лучшей обувью служат кеды или кроссовки со старинными солдатскими обмотками. В таких легко идти и по буреломной тайге, перескакивая через поваленные деревья, и перебираться через ручьи по перекинутым стволам, и взбираться по склонам сопок, преодолевая затяжные каменные лавины, называемые осыпями и курумниками, и взбираться по скалам. Жалко, что такой обувки хватает всего-то на месяц. Обязателен плотный противоэнцефалитный костюм с резинками на ногах, рукавах и поясе и пиратский платок на голове, спасающие от… нет, о комарах, мошке и клещах школярам говорить не стоит. Экипировались, плотно позавтракали, чтобы не бурчало в животе целый день до темноты, почти пустой рюкзак на плечи, молоток на длинной ручке в руку, и – в путь, лучше бы по двое, но нередко и поодиночке. Первый маршрут – всегда праздник. Как он задастся, так задастся и весь сезон.

Только ушли, тщательно затушив костёр, как на смену новосёлам проверить, что за новое громадное гнездовье появилось у ручья, слетелись и сбежались мелкие жители тайги. Первыми отважились на ревизию сварливые коричневые с чёрно-белыми украшениями кедровки-сороки, не пропускающие с вершин деревьев ни одного нового пришельца, ни одного движения в тайге и сопровождающие всех поверху с шумными скрежещущими криками. Их сородичи, молчаливые красавицы голубые сойки с чёрными головками, бесшумно проскальзывают между деревьями, ловко маневрируя длинными хвостами и крыльями с белыми окончаниями и опасаясь вылететь на голую поляну лагеря. На неистовые крики в надежде поживиться какими-нибудь остатками прилетели маленькие поползни, похожие на синичек с обрубленными хвостами, и забегали по стволам, им без разницы куда бежать – вверх или вниз. А вот и главный житель подлеска – продольно-полосатый бурундучок, да не один, а с подругой. Зимние запасы кедровых орешков кончились, приходится промышлять и другим кормом, сгодятся и сухари геологов. Скоро смельчаки так привыкнут, что будут брать корм почти из рук и безбоязненно забираться в палатки. Высоко в кронах деревьев забеспокоилась, цокая и вереща, пугливая белка, забегала по стволу, чётко постукивая коготочками, требуя своей доли и на всякий случай прячась за деревом и высовывая любопытную мордочку с бисеринками чёрных глаз.

Как ни короток длинный летний день, а надо успеть замаршрутить побольше и вернуться до темноты. В тайге она наступает быстро и неожиданно, и темнее любой хвалёной южной теми, такая, что не видно ничего, кроме увеличившихся звёзд, нависших над самыми вершинами деревьев. Застигнет – тормози и не рыпайся, жди рассвета, иначе уйдёшь невесть куда, ободравшись и потеряв всякие ориентиры. Первым возвращается дежурный, чтобы к приходу остальных оживить костёр, закипятить чайник и порадовать работяг консервированным борщом с добавкой картошки и тушёнки. На десерт – всеми любимые пресные оладьи на консервированном молоке. Вернувшиеся следом, из числа наиболее азартных, спешат без задержки вниз по ручью, захватив заранее заготовленные удочки и спиннинги, и не бывает такого случая, чтобы вернулись без улова. Горная форель, пеструшка, ленки, а то и солнечный хариус – приятное дополнение к ужину. И хотя все уже до предела заполнили желудки кислым борщом и оладушками, у каждого обязательно найдётся хотя бы маленький закуток для свежей рыбной жарёхи.

Совсем стемнело, тихо так, что в ушах звенит, даже ручей притих, и только изредка где-то вдалеке грохнет упавшее от старости дерево. Можно и присесть у костра, и потрепаться, повеселив товарищей новыми анекдотами и байками из соседской жизни. Бывают и рассказы об интересных встречах на маршрутах. Например, с чёрным белогрудым медведем, раздвинувшим кусты малины и с чавканьем подозрительно разглядывающим соперника на витамины злыми маленькими глазками. Поглядят так друг на друга с минуту, показавшуюся часом, и медленно, не показывая спины, разойдутся, не вызывая тревожной агрессии. В конце лета, в августе, когда вверх по течению обмелевших рек попрёт на нерест красная рыба сплошной массой, словно древнеримские фаланги, соперничество проявится более решительно. Тогда на перекатах и водопадах соберутся десятки взрослых и подрастающих мишек, ловко поддевающих длинными когтями горбушу, кету, кижуча, а чуть попозже и изумительно вкусного жёлтого гольца с суперделикатесной жёлтой икрой. Поведают геологи-бродяги и о громадных клубках змей, свившихся в свадебном экстазе, и о длиннющих полозах, вытянувшихся на солнцепёке, и о коварных ядовитых щитомордниках, прячущихся в низкой траве обязательно поперёк маршрута. Так что – гляди в оба и по сторонам, и под ноги, да прежде, чем покопаться в земле, пошевели молотком вокруг. Видели сверху, с сопки, в распадке небольшое стадо косуль, таёжных оленей, грациозно перепрыгнувших ручей и исчезнувших в прибрежных зарослях смородины и шиповника. На одного из рассказчиков, когда он присел, выбирая образцы, выбежала кабарга, маленький, с собаку, любопытный и доверчивый оленёнок с короткими тупыми рожками, и пришлось спугнуть, запустив в него кепкой, иначе уходить не хотел. Значит, дичь есть, и можно будет со временем отпустить кого-нибудь поопытнее на охоту, чтобы разнообразить скудный полевой рацион. Если не удастся добыть крупного зверя, то с десяток рябчиков уж точно принесёт. Тем более что каменных рябчиков уже видели. Сидят себе в рядок на нижней ветке и глупо разглядывают убийцу, а тот, изготовив дрын с петлёй на конце, торопится сдёрнуть крайнего. Сосед – ни с места, только повернул голову, удивляясь, куда это исчез только что сидевший рядом собрат, и покорно ждёт, когда петля захлестнёт и его шею. Рябчики, однако, не та добавка, которая удовлетворит зверский аппетит, раздразненный долгой ходьбой на свежем воздухе, на каждого надо бы по паре, тем более что в тайге их никто не ощипывает, а выворачивают малюсенькое тельце прямо из не ободранной шкурки. Но и то хорошо: навар и запах есть.

А тайга всё непролазнее и непролазнее, всё чаще цепляются за энцефалитник элеутерококк с острыми тонкими шипами и чёрными кистями ягод и лианы, в том числе виноградные, опутавшие деревья так, что не продерёшься, а в распадках – лимонник с оранжевыми ягодами, снимающими усталость. Сопки всё круче и круче и всё чаще с неустойчивыми курумниками, ручьи всё холоднее и холоднее даже в тридцатиградусную жару и духоту, а надо маршрутить, ловить каждый погожий день. Не радуют уже и многочисленные яркие крупные цветы как оранжево-красные лилии, и затаившийся в темноте и сырости одинокий красный цветок женьшеня. У геологов нет нормированного рабочего дня и нет выходных. Только и удаётся отдышаться, когда остановят проливные дожди, нередко продолжающиеся два-три дня, пока всё вокруг не заплачет тоскливыми слезами, а на боках не начнут преть пролежни. Но и в такую мокреть рыбаков и охотников не удержать в лагере. И вдруг в одну из ночей засияют умытые до кондового серебра звёзды, сядет туман и выстелется, убегая к реке, утихнет к утру капель, подует свежий ветерок, и ясное весёлое солнце разбудит-расшевелит занемевшее от безделья стойбище. И снова в путь, и так изо дня в день, пока другие загорают на забугорных и отечественных пляжах, ублажая рыхлые тела и испорченные желудки чужеродной жратвой. И нет в тайге ни телека, ни ноутбуков, ни мобильника, ни музбормота, только маленький транзистор радует по вечерам мелодичной японской музыкой.