Минуло еще два дня, а Вельяминов не появлялся. Впрочем, Михайла Александрович не очень и надеялся, что боярину удастся говорить с послом, а потому сам приготовился действовать, как было условлено.

На следующий же день он попросил выпустить его на прогулку, что было ему, как обычно, дозволено. Гавша Андреич вышел в сад вместе с ним, но едва они успели пройти из конца в конец, как явился воевода Плещей — младший из братьев митрополита — и позвал боярина к великому князю.

— А чего там стряслось? — лениво спросил Гавша.

— Почто зовет тебя Дмитрей Иванович, мне неведомо, — ответил Плещей, — а только наказывал он, чтобы ты был немедля.

— Ин ладно, иду… Только уж ты, Александр Федорович, побудь тут покеда с князем Михайлой. Чай, он долго гулять не станет.

Все это было как нельзя более на руку Михайле Александровичу. Покуда боярин и воевода разговаривали промеж собой, он стоял у самого забора и свободно мог слышать, что говорилось на улице. Оттуда в это время и впрямь доносились какие-то громкие голоса.

Таким образом, с этой стороны все было подготовлено, и на другой день, едва пообедав, князь Михайла через прислуживавшего ему отрока передал Гавше, что хочет с ним говорить.

Гавша, в простоте душевной решивший, что тверской князь наконец образумился и надумал поцеловать крест Дмитрию, сейчас же явился на зов, хотя и собирался как раз вздремнуть после сытного обеда.

— Ну вот, княже, — почти умильно начал он, — видать, Господь открыл наконец твои уши для истины.

— Открыл, открыл, боярин, не сумневайся! И теми открытыми ушами слыхал я, что прибыл в Москву посол от хана Азиза. Я его давно ожидаю, ибо сам знал, да и вам, дуракам, говорил не раз, что великий хан меня в обиду не даст. Желаю говорить с тем послом!

Гавшу слова князя поразили, как обухом. Умом он не был скор, а потому, прежде чем сообразил, надо ли отрицать приезд посла, почти непроизвольно произнес:

— Да ты отколь о том сведал?

— Тебе по дружбе открою, — усмехнулся Михайла Александрович. — Покуда ты вчера в саду с Плещеем растабаривал, стоял я у самого тына и слышал, как о том народ на улице говорил.

— Вишь ты, какое дело! — пробормотал перепугавшийся боярин. Как раз в этот день поутру Дмитрий Иванович принимал ордынского посла, и Гавша своими ушами слышал, что хан Азиз и впрямь требует немедленного освобождения тверского князя. Плохо, что Михайла Александрович о том раньше времени сведал, да еще по его, Гавшиной, оплошке…

— Дело такое, что допусти меня говорить с послом! Не то вовсе вам, разбойникам, худо будет! — крикнул князь Михайла.

— Да нешто оно в моей власти, Михайла Александрович? Я и сам человек подневольный: мне что государь мой велит, то я и сполняю.

— Ну так ступай к своему государю и доведи ему: тверской, мол, великий князь требует пустить его к ханскому послу! И добавь: хуже будет, коли сам посол того потребует!

— Мне что? Я, пожалуй, доведу… Только навряд ли Дмитрей Иванович тебе такое дозволит.

— Свой-то умишко у него не длинней бороды, я знаю. Но, может, у владыки разумом разживется. Авось смерекают вместях, что лучше хоть теперь добром поладить, нежели на ханский рожон переть!

Боярин ушел, что-то бормоча, а Михайла Александрович, оставшись вдвоем с Коробовым, принялся, не жалея крепких слов, ругать всех московских князей, какие когда-либо жили, а наипаче всех — Дмитрия Ивановича. Он быстро распалялся, но был отходчив, а потому, отведя душу, вскоре заснул сном праведника и проснулся, когда уже смеркалось.

— Эй, Афоня! — крикнул он, открыв глаза и разом садясь на постели. — Не приходил боярин, покуда я спал?

— Никого не было, княже, — отозвался от окна боярский сын.

— А ну, начинай шуметь!

Двери снаружи были заложены на засов, и, когда требовалось вызвать кого-либо из челяди, узники стучали в них деревянной колотушкой. На сей раз Афоня исполнил это с таким усердием, что через минуту сломя голову прибежал сам дворецкий.

— Гаврила Андреич где? — грозно спросил князь Михайла, едва только дверь открылась.

— В трапезной, княже, — ответил испуганный дворецкий. — Только что вечерять собрался.

— Зови его сей же час сюда! Да скажи: долго ждать не стану! Вот досчитаю до ста, и учнем крушить окна и двери!

Дворецкий исчез, и очень скоро запыхавшийся Гавша предстал перед тверским князем.

— Ну что? — спросил последний. — Говорил ты с Дмитреем Ивановичем?

— Говорил, — ответил Гавша.

— Почто же до сей поры ко мне носа не кажешь? Нешто не знаешь, что я ожидаю его ответа?