— Знаю… Только мало тебе будет радости в его ответе.

— Что же сказал он?

— Сказал, что, ежели хочешь сразу отсель выйти, целуй крест ему, великому князю Московскому и всея Руси, и после того с ханским послом хоть до самой смерти не разлучайся. А нет — так сиди и жди. Коли будешь надобен, тебя позовут.

— А, так! Ин ладно, поглядим! От ханского посла он меня все одно не укроет! Разве что уморит, как родичи его моего отца и деда уморили! Он, часом, тебе не велел еще подсыпать мне зелья в вино либо во щи?

— Бога побойся, княже, — перекрестился боярин, — нешто Дмитрей Иванович таков?

— А каким ему быть? От худого семени не жди доброго племени! Али душегуб и разбойник Калита не родной ему дед?

— За деда внук не ответчик. А Дмитрей Иванович не таков, — сказал Гавша, начиная помаленьку наливаться кровью. — И коли молвить истину, не зря он тебя ныне мурыжит, у него только и думки, как бы Русь из татарского ярма вызволить, а ты у него на загривке как чирей сел!

— Он вызволит, как же! Дадут белке орехов, когда зубов не станет! — кричал Михайла Александрович. — Досе Москва лишь Орду от Руси вызволяла, а не Русь от Орды! Али забыл, как она с татарами нашу Тверь усмиряла и жгла, когда мы поднялись против Щелкана [212] ? А потом и Смоленск, за то, что хотел отложиться от Орды? Теперь же я вашему князьку крест целуй! Почто он мне не поцелует, коли он такой уж о Руси печальник? Я без обману хочу Русь от татарского гнета спасти!

— Эх, княже! Что промеж ваших дедов деялось, то давно осталось позади. Видать, все там были хороши! А ныне я тебе вот что скажу: коли бы в той сваре верх взял ваш тверской род, днесь надлежало бы нам всем под твою руку идти, а не под Дмитрея. Но поелику возвысилась Москва и она сейчас всех сильнее, на нее уповает весь русский люд, а не на вашу культяпую Тверь, что на Ольгердовых костылях где-то позади волокется! Ты вот человек вельми ученый, но, видать, учение тебе впрок не пошло, ежели ты этого не разумеешь, — в сердцах добавил боярин и вышел из горницы, хлопнув дверью.

В тот самый вечер, когда в хоромах боярина Гавши Кобылина происходили эти события, в Чудовом монастыре митрополит Алексей беседовал с Карач-мурзой. И потому на следующий день дело приняло новый и совершенно неожиданный для князя Михайлы оборот.

Утром, когда владыка рассказал Дмитрию Ивановичу о том, что ему удалось склонить на свою сторону Карач-мурзу, который обещал говорить с тверским князем, Дмитрий в свою очередь поведал святителю, что Михайла Александрович узнал о приезде посла и домогается свидания с ним.

— Ну и что ты ему велел ответить, княже? — спросил митрополит.

— Велел ответить, что, ежели крест мне поцелует, волен говорить с кем хочет. А инако пусть ждет моего решения.

— Мыслю я так, — промолвил святитель после небольшого раздумья. — Надобно теперь сказать, что, коли он хочет говорить с ханским послом, ты ему в том не препятствуешь. Так будет для нас лучше. Ежели Карач-мурза сам его позовет, Михайла беспременно станет похваляться, что вот, мол, московский князь той встречи допустить не хотел, да пришлось ему пойти на попятный. Есть и другое: эдак он не сможет говорить, что Карач-мурза заставил его крест целовать по нашему наущению. Посол его не звал — сам он навязался на разговор с ним.

— Истина, отче, так оно лучше будет, — согласился Дмитрий.

— Стало быть, на том порешим. Я сей же час упрежу обо всем мурзу. Чай, и он таким поворотом останется доволен: ему будет куда ловчее, ежели не он, а сам Михайла о тех делах речь заведет. А ты после полдника пошли сказать тверскому князю, что к ханскому послу путь для него открыт.

Получив от великого князя новые распоряжения, Гавша Андреевич немедля отправился к своему узнику.

— Бывай здоров, княже, — сказал он, входя в горницу и перекрестившись на образа. — Ну как? Все еще серчаешь на Дмитрея Ивановича за вчерашнее?

— Провалились бы вы оба в преисподнюю али еще куда подалее, — негромко, но прочувственно ответил князь Михайла, поворачиваясь к боярину спиной и тем показывая, что вступать в разговор не намерен.

— Вот Богу-то и видать, кто из вас двоих сердцем чище! Ты ему провалиться сулишь, а он мне повелел: скажи, мол, князю Михайле Александровичу, что, коли желает говорить с ханским послом, я ему в том не помеха. Пускай идет хоть сегодня и беседует с татарином, о чем ему надобно.

Князь Михайла был этим известием изрядно удивлен, но виду не показал. Он снова повернулся к Гавше лицом и, усмехнувшись, промолвил:

— Отколе взялась такая доброта, отгадать нетрудно: не иначе как сам посол захотел меня повидать и дознаться правды — вот князек-то ваш и поджал сразу хвост.

— Ежели бы так было, тебе бы сказали: в такой вот час иди к послу, да и только. А тебе говорят: иди, ежели сам хочешь и когда тебе любо. А коли размыслил — не ходи. Дмитрей Иванович тебя не неволит.

— Когда же идти-то? — помолчав, спросил князь Михайла.

— А уж это ты сам решай. Коли желаешь, я пошлю человека на Посольский двор, дабы узнал он, когда посол тебя принять схочет. По ответу глядя и пойдешь. Отпустить тебя дозволено одного, без стражи. И такоже сам в обрат воротишься, когда наговоришься с послом.