Ночь напролет Маттео шептался с сорокой. Утром он умчался прочь, пронесся по долине и прилетел к далекой горе, покрытой лесом, и там начал рыскать среди деревьев и кого-то звать.

Маттео возвратился к полковнику еще до заката солнца. Он тащил за собой рой насекомых, которые издавали звонкий писк, — это было войско ихневмонов.

Подобно белым бабочкам, ихневмоны быстро разделились на множество мелких стаек и рассредоточились по лесу. Они были насекомыми с прозрачными крылышками, с хрупким, изящным туловищем и тонкими ногами. У самок, составлявших основную часть войска, тело оканчивалось длинным жалом.

И началась забавная охота. Самцы ихневмонов кружили по лесу, выслеживая врагов, а самки тем временем нападали на гусениц, поглощавших хвою.

Объевшиеся гусеницы стали до того ленивы и неповоротливы, что не могли защищаться. Они даже не успели дать сигнал тревоги и оповестить сородичей о надвигающемся бедствии — настолько внезапной была атака. Ихневмоны, издавая пронзительный боевой клич, накидывались на гусениц, хватали их за ворсинки, сжимали между лапок, осыпали бранью. А потом стремительно вонзали жало, с ожесточением кололи гусениц снова и снова. И приговаривали: «Вот, получи снадобье, которое навсегда тебя излечит!» Или: «Ну же, посчитай, сколько я в тебя их впихнула, — придется ведь и обратно изрыгать!» А иногда и так: «Возьми на здоровье и береги как зеницу ока!» Были и другие оскорбительные насмешки.

С каждым ударом жала ихневмоны откладывали в тела гусениц яйца.

Несколько дней в Старом Лесу шла битва. Позабыв о сытной еде, гусеницы раскачивались на своих нитях, перескакивали с ветки на ветку в отчаянной попытке бегства. Но ихневмоны настигали их повсюду. «Смотри-ка, вот еще одна любезная подружка!» — кричали они самкам, и те спешили наброситься на гусеницу.

Находились гусеницы, которые хотели дать отпор ихневмонам и начинали яростно сражаться. Но скоро убедились, что все бесполезно: стоило шустрым насекомым напасть на них — они были обречены. Лишь одна из воительниц со сломанной ногой погибла, когда дюжина гусениц разом навалилась на нее. Прежде чем собратья успели прийти на помощь, бедняжка умерла от удушения.

Ихневмоны старались не упустить ни одной гусеницы. Могучие ели, чьи иголки перестали глодать, тешили себя надеждой, что страданиям пришел конец и раненым гусеницам, напичканным яйцами, не прожить и пары часов.

Однако гусеницы не погибли. Едва ихневмоны покинули поле боя, как те оживились, стали разминать искалеченные тела, проклиная своих врагов и жалуясь на увечья. Мало-помалу причитания стихли. Раны зажили. Боль прошла.

Пригладив ворсинки, которые ихневмоны умудрились чудовищно взъерошить, гусеницы вновь приступили к еде, словно никакой травли и не бывало. Надо сказать, они страшно проголодались, поглощали хвоинку за хвоинкой и вскоре наелись до отвала, раздувшись от обжорства.

Бернарди доложил об этом полковнику, Проколо отчитал Маттео, ветер упрекнул сороку, а та лишь ухмыльнулась.

— Ну и болваны вы все, — сказала она. — Просто удивительно, как можно задавать такие бестолковые вопросы.

Боясь сойти за полного невежду, Маттео решил не требовать дальнейших разъяснений.

В низинах таяли последние островки снега, бельчата уже осваивали искусство лазанья по деревьям — стоял теплый апрельский день, когда одна из зловредных гусениц с набитым ртом сказала своей подруге:

— Не пойму, в чем дело, но сегодня со мной творится нечто странное. Словно внутри меня что-то шевелится. И чувствую я себя превосходно. За последнюю неделю я потолстела на полграмма, подумать только.

— Однако! — воскликнула вторая гусеница. — Признаться, со мной сегодня тоже что-то необычное. Мы слишком много съели, милочка, вот нам в голову и лезут дурные мысли, которые потом растекаются по телу.

Внезапно третья гусеница, что в двух сантиметрах от них уплетала еловую иголку, пронзительно вскрикнула и перевернулась кверху брюхом. Это было жуткое зрелище: на ее теле вдруг вздулись огромные бугры, затем нарывы лопнули, и из них стало выползать множество маленьких личинок. Оказавшись на свободе, эти крохи облегченно вздохнули и с радостными возгласами, наперебой поздравляя друг друга с избавлением, выбрались из тела гусеницы, которая металась по земле, визжа от нестерпимой боли. Когда выползла последняя личинка (а всего их было около сорока), ненасытная гусеница испустила дух.

— Проклятье! — в отчаянии воскликнула первая гусеница. — Из ихневмоньих яиц вылупились эти червяки! Мы пропали!

Гусеница верно уловила суть. Яйца, которые самки ихневмонов отложили гусеницам под кожу, созрели, и из них вышли личинки. И гусеницы даже не подозревали, что, набивая себе животы, они вскармливали крошечных существ, поселившихся внутри них.

Так свершилось возмездие. Потомство ихневмонов было бесчисленным; с победным кличем личинки рождались на свет, разрывая утробы вредоносных гусениц. И те в муках умирали.

Истошные вопли [6] огласили лес. Как только очередная гусеница, обреченная на гибель, начинала стонать, те, что находились поблизости, тотчас улепетывали, не желая видеть ее страданий; и она в одиночестве встречала страшную смерть. Даже самые выносливые и мужественные гусеницы не могли стерпеть пытки и, позабыв всякую гордость, корчились от боли, кляли все на свете и с пеной у рта бились в агонии.

— Да прекратите же наконец! — умоляли птицы, которым все это уже опротивело. Но не тут-то было. Ни одной гусенице не удалось скрыться от ихневмонов и избежать печальной участи. Они дождем сыпались с веток; умирая, сваливались с деревьев, отстукивая по земле тишайшую барабанную дробь.