Шрифт:
Мирра нежным движением своих легких пальцев погладила ее руку.
— Кто же он, Гуленька? — спросила она шепотом.
Гуля помолчала минутку.
— Пока не скажу. Ты не сердись на меня. Мне почему-то трудно назвать его сейчас по имени. Понимаешь? Ведь до сих пор об этом знали только я да он. И мне еще немножко жалко совсем расставаться со своей тайной… Лучше когда-нибудь я приведу его к тебе. Ты, наверно, сразу узнаешь, что это он. Только, пожалуйста, сделай вид, что не узнала. И сейчас не спрашивай меня ни о чем. Хорошо?
— Как хочешь, — сказала Мирра. — Я так рада за тебя, так рада…
Они долго еще ходили по лунным дорожкам, по сверкающей от росы траве, счастливые и благодарные друг другу.
Мирра чувствовала себя гордой оттого, что именно ей первой доверена такая милая, такая драгоценная тайна.
А Гуля думала, поглядывая сбоку на Мирру, что на всем свете нет человека с более умным и чутким сердцем.
На рассвете
День за днем, месяц за месяцем — пробежал еще один год. Настал июнь сорок первого года.
По ночам шли теплые проливные дожди. Днем ярко синело небо. Пахло свежей листвой каштанов и розами. Розы продавались на каждом углу — красные, белые. Цветочные корзины стояли прямо на тротуарах. По всему Киеву были расклеены огромные афиши:
В воскресенье 22 июня
СОСТОИТСЯ ОТКРЫТИЕ СТАДИОНА
Гуля перешла на второй курс Гидромелиоративного института. Она была уже замужем за тем самым хлопцем, который так замечательно рассказывал ей о пустынях. Это его — Сергея, Сереженьку, Серьгу — не хотела она назвать в ту памятную лунную ночь, когда они вдвоем с Миррой бродили по дорожкам сада.
Сергей был такой же заядлый спортсмен, как и она сама. Открытие нового стадиона было для них обоих событием и настоящим праздником.
Но, как назло, с вечера небо покрылось тучами. Выглянув в окно, Гуля сказала Сергею:
— Хоть бы за ночь прояснилась погода! А то весь праздник пропал!
Ночь была тихая, темная, влажная. Акация за окном стояла, не шелестя ни одной веткой. В комнате было душно. Проснувшись среди ночи, Гуля подумала: «Наверно, собирается гроза. Скорей бы уж! Дышать нечем».
И в самом деле, сквозь сон до нее донеслись какие-то гулкие, отдаленные удары, похожие на раскаты грома.
Рано утром Гулю разбудили мама и Сергей. Оба они были уже совсем одеты.
— Который час? — спросила Гуля. — Разве нам пора?
— Пора, Гулюшка, — сказала мама. — Пора. Одевайся скорее.
Гуля посмотрела на них обоих внимательно и по их озабоченным, необычно суровым лицам поняла: что-то случилось.
— Что случилось? — спросила она.
Торопливо, скупыми и беглыми словами ей рассказали все. Едва только стало рассветать, немецкие бомбардировщики сбросили на киевские пригороды свой страшный груз. Горит аэродром на Соломинке, горит пост Волынский.
— Значит, это была не гроза, — сказала Гуля. — Значит, это война!
И только тут, произнеся это слово, Гуля со всей ясностью поняла, что с прежней счастливой и мирной жизнью надолго покончено, что в страну ворвался жестокий враг и он уже здесь — над самым городом.
— Ну, я пошел, — сказал Сергей и взял свою кепку, будто собираясь в институт на лекцию.
— В военкомат? — спросила Гуля.
Сергей кивнул головой и, поцеловав ее, вышел.
— Надо, наверно, собрать ему вещи, — сказала растерянно мама. — А что берут с собой в армию?
— Самое простое, — ответила Гуля. — Смену белья, полотенце… Кажется, ложку.
— Ой, лишенько! — запричитала Фрося, услышав об этих сборах, но Гуля на нее посмотрела строго и укоризненно.
— Что ты, Фрося! — сказала она. — Разве у нас есть время плакать?
И Фрося послушно утерла слезы.
В полдень все три женщины прильнули к черному диску репродуктора, и Гуля услышала правительственное сообщение, в каждом слове которого звучали гнев и решимость.
Гуля слушала, боясь пропустить хоть одно слово, а когда голос в репродукторе произнес торжественные и простые слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», ей показалось, что только этих слов она и ждала.
Теперь уж ничто не страшно. Трудиться сверх сил, воевать, терпеть все невзгоды, которые пошлет война.
Дело наше правое. Мы победим.
Гуля посмотрела на мать и на Фросю. Их лица были торжественны и спокойны.
Ежик
Поздней ночью, пробираясь во мраке по пустынным улицам, Гуля с матерью уходила из родного города. Киев, оглушенный, насторожившийся, словно к чему-то прислушивался. Только что отзвучал отбой воздушной тревоги. Нужно было торопиться, чтобы до новой тревоги успеть на поезд. Через час далеко на восток уходил эшелон Украинской Академии наук. С этим эшелоном уезжала и Гуля.