И когда на следующее утро он приехал в такси в парикмахерскую на окраине города навестить своего давнего приятеля, то первым делом встретил у парикмахерской их общего знакомого, который заходить в парикмахерскую заходил, но в отличие от гр. Мудиева, умел каждый раз отклонять настойчивые приглашения Алимансура побриться или хотя бы постричься, и просто сидел и лясы точил от нечего делать.

– Помнишь Алимансура? – тут же с места в карьер спросил его знакомый.

– Как же не помнить? – заулыбался гр. Мудиев. – К нему и приехал.

– Побриться? – удивился знакомый.

– Нет, – смутился гр. Мудиев. – Просто навестить.

– Не навестишь.

– Почему? – в свою очередь удивился гр. Мудиев.

– Умер.

– Как умер?!

– Как, как? Как люди умирают? Постарел и умер.

– Как постарел?! – все больше изумлялся гр. Мудиев. – Ему же лет тридцать-тридцать пять должно быть, не больше…

– А это мало? Для ишака это уже глубокая старость.

– Ишака… – потерянно повторил гр. Мудиев, но спорить не стал, издали только глянул в окошко парикмахерской, где незнакомый, обросший как Карл Маркс, мастер стриг мальчишку, посаженного на высокий табурет.

Гр. Мудиев нащупал в кармане пачку денег, не доставлявших теперь особого удовольствия, вытащил ее и передал их общему знакомому.

– На, – сказал он, – отдашь семье покойного.

– Да примет Аллах твое подношение, – с готовностью отозвался тот с жадно блеснувшими при виде денег глазами. – Разбогател?

Гражданин Мудиев не ответил на поставленный вопрос, и наплевав в душе на жадно блеснувшие глаза собеседника, сел в поджидавшее такси и уехал.

В первые удачливые месяцы он получал одно только удовольствие, несказанное наслаждение от своих бесконечных успехов и везения, и хоть в мечтах своих и грезах честолюбия был непомерного, в реальной жизни старался не зарываться, действовать осторожно, не замахивался на большие дела, но и того малого, что получал безо всяких усилий со своей стороны, хватало ему с лихвой. Теперь у него было все, о чем когда-то мечталось: большая удобная квартира, в окна которой лезло сине-серое море, дорогая машина, много разнообразных костюмов, совершенно новеньких и не прожженных на заду, много денег: он блаженствовал, окончательно разленился и в долгих паузах между выигрышами и приобретениями нежился на лучших пляжах летом, и в лучших саунах – зимой. Полюбил, между прочим, оздоровительный массаж в четыре руки, в коем не ощущалось никакой необходимости.

Разные дорогие антикварные безделушки приобретались и так же легко раздаривались первым встречным. Какая-то полуграмотная газетенка, штат которой был набран из недоучившихся студентов – родственников учредителя этого печатного органа, даже обратилась однажды к нему с просьбой об интервью, приняв его, видно, за удачливого бизнесмена, чей бизнес был пока для нее, газеты, покрыт несвежим мраком неизвестности. От интервью он деликатно отказался, не зная, что именно огласить для публики, но сибаритствовать и ублажать свою физическую оболочку продолжал.

Съездил в Турцию, между прочим. В Анталью, которую местные богатеи превратили в некогда модный Кисловодск. Знакомился там с фантастическими женщинами, приехавшими из разных частей света, и дорогими как знаменитые марки «Феррари». Ел и пил. Пил и ел. Купался.

Сношался. Вел здоровую животную жизнь и делал все, что только пожелает его левая пятка. Чего и вам желаем. И ничто, никакое предосудительное неосторожное его поведение, никакие с его стороны неблагодарные выпады против судьбы (пробовал) не могли истребить, или хотя бы временно приостановить неуемного, ненасытного везения, пожирающего, растлевающего душу, постепенно стирающего ленью, ничегонеделанием оставшиеся человеческие черты, как на лице, так и в сердце его. Лицо, кстати, что так недавно выражало страдание масс (или за массы), расплылось в бесформенную, тестообразную массу, разгладились морщины, заплыли глаза, превратившись в глазки-щелки, уши стали меньше, зубов стало больше.

Купался в море покупной нежности: одна массировала шею, другая – пятки, а возбуждался почему-то пенис. Конечно, по сравнению с настоящими миллионерами и мультимиллионерами, которые в избытке водились на родине гражданина Мудиева, он был ли пшик, ноль, одна видимость и дутая величина со своей начностью в чемодане и несколькими бриллиантовыми побрякушками, но ему вполне хватало и этого, он не был жадным. Хватало и ему, и жене, и ее недальновидным родителям. У самого же гр. Мудиева родителей не имелось, почили в бозе, верно, сведенные в могилу ежедневными переживаниями за своего неудачливого сына и его мелкие и крупные невезения. Поторопились. И в итоге, им не удалось видеть его в фаворе у судьбы, как он швырнет деньгами направо налево, удовлетворяя свои малые, ограниченные, бескрылые фантазии. Видя такое дело, жена переехала обратно к нему, уже, естественно, на новую его квартиру, обещая на этот раз родить, раз уж судьба улыбнулась им и есть на что растить будущего малыша. Пресыщенный гражданин Мудиев и жену, и ее предложение принял довольно равнодушно, но миролюбиво, что ее, конечно, обидело. Однако цветы. Кое-что из побрякушек, что так любят женщины. И главное – ни слова упрека, а ведь она приготовилась отражать. В результате – реакция положительная. Жена расцвела. Как мало нужно женщине для счастья, философски подумал гражданин Мудиев, наблюдая за женой, но тут же вспомнил и себя, вспомнил, что он – мужчина и отредактировал сие мудрое изречение. Как мало нужно человеку, подумал новоиспеченный Сенека. Мы бы от себя добавили: человеку, лишенному полета фантазии. Ну, Бог с ним. Все это, кстати, неплохо характеризовало его с другой стороны. Говорило о скромных потребностях этого умника, этого благоразумника, этого, так сказать, физического лица. Порой, приходило на ум – а не открыть ли собственное дело? Но гражданин Мудиев ничего по-настоящему не умел, а удача, рассудительно думал он, могла изменить, круто отвернуться, так же, как три года назад круто повернулась лицом к нему. Так что, стоило ли что-то затевать, когда деньги и без излишних затей сваливались на него? Спрашиваете, откуда? Отовсюду. Лотереи, азартные игры, банковские операции, валютные скачки, когда можно было выиграть на понижении, или повышении, скупка крупных бриллиантов и продажа их с прибылью. Короче – делишки делал. И все – с наваром. Будто кто его, неразумного, контролировал свыше, подталкивал под локоть: это купи, а это поскорее продай, упадет в цене, сыграй здесь, сядь по крупной в этой компании, а гр. Мудиев только тупо, бездумно, сонно подчинялся, как робот, не имея сил противиться своему управляемому со стороны поведению.

Так проходили годы, и прошло еще несколько лет, а точнее – сколько-то. И все годы проходили в абсолютной уверенности – во что бы ни ввязывался уважаемый игрок гражданин Мудиев, он обязательно выиграет, какие бы цифры ни зачеркнул – выигрыш падет именно на эти цифры, на какую бы лошадь ни поставил – она придет первая, какую бы женщину ни поимел, она потянет его в круг своих знаменитых, высокопоставленных любовников. Уже хотелось для разнообразия хоть раз проиграть, делал ставки наугад и намеренно глупо, нарывался на беспочвенный скандал с целью прекратить отношения с выгодным компаньоном, вкладывал деньги в гиблое дело, но вскоре выяснялось, что все находилось под контролем: непродуманная ставка давала сказочный выигрыш, необидчивый компаньон обнимал и целовал его, превращая все в остроумную шутку и давая понять, что хорошо сознает, как легко можно сорваться, ведя такой напряженный образ жизни и делая большие дела, которые по плечу лишь таким выдающимся личностям, как гражданин Мудиев, гиблое дело вдруг оборачивалось своей обратной стороной, и оказывалось, что, например, в Рязанской области, куда было отправлено пять вагонов старых носков, очень любят надевать носки с дырочками, и потому старые носки можно продавать по десятикратной стоимости новых, как антиквариат, а в Вологодской губернии, куда поехал эшелон с касторовым маслом, и дети, и взрослые просто обожают касторку, пьют ее, как аперитив перед едой. Заранее было известно – финал удачный. Это нервировало. Гражданин Мудиев чувствовал себя, как кукла, управляемая кем-то… Но кем, кем?! Клал в карман самую ничтожную денежку, словно испытывая судьбу, но тут же на улице выныривал мальчишка с какими-то билетами на лотке, стоимостью именно в ту самую ничтожную купюру, какая была в кармане несчастного Мудиева, и он, невольно купив билет, непременно что-нибудь выигрывал. Шел по улице и спотыкался о тяжелую пачку денег, сверток в газетном листе, похожий на тот, который Настасья Филипповна по наущению мрачного, истерзанного безденежьем писателя Достоевского сжигала и не дожгла до конца в камине. Он отпихивал ногой на глазах у прохожих сверток, но никто на отпихнутое не реагировал, кроме кристально честного мальчишки лет десяти, что, подхватив сверток, бежал за ним несколько кварталов, вопя при этом, как недорезанный:

– Дядя, вы потеряли!

Стало скучно жить. Все было известно наперед. Фиаско не ожидалось. Такая жизнь, лишенная живых случайностей и неожиданностей на протяжении многих лет, начинала приедаться; хотелось острых ощущений, хотелось подыхать с голоду и изворачиваться и пускаться во все тяжкие ради грошового заработка, хотелось потом и кровью зарабатывать на жизнь, напрягаться, быть охваченным со всех сторон позабытым уже невезением. Но ничего такого не получалось. И скоро гражданин Мудиев не выдержал, он стал просто задыхаться, буквально синеть и хрипеть по ночам, бурно, взахлеб дыша, лежа возле жены, которая, наевшись деликатесов, спала мирно, как бревно, что в свое время носил на плече Ленин и, как впоследствии выяснилось, вместе с ним – еще тысяч сто народу. Мудиев хватал себя за грудь, вставал, садился на кровати, курил, пил воду, ходил помочиться в туалет, надеясь, что, может, хоть с мочой часть такого удручающего везения покинет его. Немного успокоившись, возвращался в постель, где заставал жену на том же боку, абсолютно бесшумную.