Она сверлит меня свирепым взглядом.

— Да, — отвечаю я.

Она наклоняется и целует меня в щеку.

— Правильный ответ, — бросает она, направляясь к двери. — Ведь нетрудно, правда?

Расс осторожно отдирает с правой руки влажное окровавленное бумажное полотенце, и я вижу израненные, кровоточащие костяшки его пальцев. Левый глаз полуприкрыт; правая щека — от уголка глаза до скулы припухла и переливается красным и лиловым. Левая щека вся сплошь в мелких царапинах и рваных ранках.

— Впечатляет, — говорю я. — Как же тогда выглядел твой противник?

Как верзила, который, поставив мне колени на грудь, молотил меня почем зря кулаками.

Я киваю.

— Хочешь, расскажи мне об этом.

— Обычная глупая драка, Дуг. Не нужно начинать всю эту волынку, как будто ты — доктор Фил [21] .

Мы сидим на стульях, составленных по четыре в ряд в коридоре у кабинета школьного психолога.

— Ну что, мне нужно пойти поговорить с вашим психологом?

Расс безразлично кивает.

— Она тебя ждет.

— Уф, от сердца отлегло. Я думал, придется говорить с директором.

— Покойная мать — гарантированный талон к школьному психотерапевту.

— Понятно.

Мимо нас, покачивая бедрами, проходят три смазливые девицы в миниатюрных, обтягивающих бедра юбках и коротких футболках, открывающих живот. Девицы смеются и болтают со скоростью километр в секунду. Мы с Рассом одновременно поворачиваем головы и провожаем девушек взглядом.

— Когда я учился в школе, у меня не было таких девчонок, — признаюсь я.

— Как и у меня, — хмуро соглашается Расс, глядя в пол.

Я смотрю на него — избитого, всего в синяках парня, который до сих пор молчаливо оплакивает свою мать, но, в отличие от меня, каждый день вынужден общаться с людьми, обречен желать неприступных девиц и драться в безучастных школьных коридорах; а вечером дома его никто не ждет. И внезапно я чувствую себя эгоистом и мудаком, поглощенным жалостью к себе.

— Мы нечасто с тобой общаемся, правда? — говорю я.

Расс поднимает на меня глаза.

— Нечасто.

— Наверно, в этом моя вина.

— Наверно.

Он пожимает плечами и протягивает свою кровоточащую руку к лампе, пристально разглядывая содранную кожу.

— Джимбо и Энджи переезжают во Флориду.

— Что?

Он угрюмо кивает.

— Они сообщили мне эту потрясающую новость вчера вечером. Штат радости и солнца, ну ты понимаешь.

— Черт, Расс. Это скверно. И когда?

— После Рождества.

Я не знаю, что мне делать с этой новостью.

— А что они, черт возьми, забыли во Флориде?

— Не знаю, работа, кажется, или что-то вроде того. После слова «Флорида» я вроде как оглох.

— Ты поедешь?

— А у меня есть выбор? — отвечает Расс, смерив меня взглядом. — Мне же больше негде жить, так?

Я вздыхаю и закрываю лицо руками.

— Все не так-то просто, Расс.

— А по-моему, все просто.

— Послушай, — произношу я, чувствуя собственное бессилие. — Он твой отец, твой единственный законный опекун. Я не имею права диктовать ему, что делать.

— Ну что ж. Ты в этом не одинок.

Нужно начать разговор, спрашивать, убеждать, но будь я проклят, если понимаю, как это сделать.

— Давай я просто пойду и поручусь за тебя, а потом мы поедем перекусить и все обсудим, хорошо?

— Что тут обсуждать?

— Тогда мы поедим молча, — говорю я, поднимаясь. — Не бойся, я привык к этому.

— Дуг, — окликает меня Расс, когда я открываю дверь кабинета.

— Да?

— Ты не мог бы с ним поговорить?

Он серьезно смотрит на меня, широко раскрыв уцелевший, но красный правый глаз, и меня переполняет любовь к этому грустному запутавшемуся ребенку, неожиданная дрожь в груди подсказывает, что какая-то часть моего сердца еще способна страдать.

— Ладно, — соглашаюсь я покорно и думаю, как всегда, когда речь идет о разговоре с Джимом, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Школьный психолог Расса, мисс Хейз, моложе, чем я ожидал. У нее прямые черные волосы и молочно-белая кожа.

— Мистер Паркер, — произносит она, пожимая мне руку. — Спасибо, что пришли. Я Брук Хейз.

Она садится, тряхнув волосами, и я вижу целое созвездие сережек: колец, гвоздиков и цепочек — не самый стандартный набор для школьного психолога.