Армейская хитрая процедура, как и ожидалось, сработала: все неприятные ощущения сгладились и притупились, время потекло спасительно и странно. Алекс как будто наблюдал за собой со стороны, словно бы смотрел некий документальный фильм, вольготно устроившись в шикарном кресле фешенебельного кинотеатра.

Человек с закрытыми глазами неподвижно сидит в корабельной шлюпке. Вокруг только глухая ночь и бесконечно-спокойное море. А ещё ночное небо, полное ласковых и добрых звёздочек… Беззаботно щёлкают минуты, незаметно сливаясь в полновесные часы, вот, уже и рассвет начинается-зарождается: на востоке – среди тёмных клочковатых облаков – появляется тонкая, робкая и скромная розоватая нитка, которая быстро расширяется-удлиняется, и вскоре уже добрая четверть небосклона окрашена в нежно-алые утренние краски…

Рассвет? Он торопливо открыл глаза и сильно помотал головой, разгоняя по сторонам вязкое наваждение хитрой военной премудрости.

Край светло-малинового солнца уже показался над далёкой линией горизонта, пора было серьёзно задуматься о дальнейших планах и действиях.

Вокруг было только море, над которым – и тут и там – клубились-извивались широкие языки светло-лилового тумана.

«Вот-вот, я и говорю, мол, широкие и длинные языки тумана», – заразительно зевнув, оповестил сонный внутренний голос. – «Они-то, гады слоистые, во всём и виноваты. То бишь, ухудшают видимость, не давая возможности рассмотреть контуры ближайшего берега. Надо, братец, ждать, пока туман рассеется. Ничего не попишешь. Хорошо ещё, что ветер и волны полностью отсутствуют. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Постучи, пожалуйста, вместо меня по какой-либо деревяшке. Например, по древку весла. Спасибо… Ладно, замолкаю. Обещаю в ближайшее время не беспокоить. Покорно и терпеливо ждём…».

Алекс, морщась от вновь проснувшейся – во всех составных частях организма – боли, осторожно склонился над высоким лодочным бортом, намериваясь плеснуть в лицо несколько пригоршней прохладной морской водицы. Но уже через секунду он резко отшатнулся от борта и торопливо отдёрнул руку – примерно в двух с половиной метрах от шлюпки спокойную морскую гладь уверенно, нагло и вальяжно разрезал чёрный треугольник акульего спинного плавника.

«Да, что же это такое творится-то, мать вашу морскую развратную!», – позабыв про данное минуту назад обещание, от души возмутился рассерженный внутренний голос. – «Жрать нечего, пить нечего, всё тело покрыто синяками, ссадинами и волдырями от ожогов. Так нет же, кому-то и этого показалось мало! Вот, ещё и голодных акул подбросили, засранцы могущественные. Знать, для полного и окончательного счастья. Теперь даже и не умыться… У-у, заразы отвязанные!».

На этот раз Алекс был полностью согласен со своим беспокойным и, зачастую, непоследовательным внутренним голосом. Поэтому, когда наглый акулий плавник вновь возник рядом с лодкой, он сразу же вытащил из-за широкого кожаного пояса пистолет, взвёл тугой курок и влепил морской хищнице свинцовую пулю в голову. Вернее, в то место, где эта безобразная голова, скрытая светло-зелёными водами, должна была – по его нехитрым расчётам – находиться.

Судя по тому, что акула тут же ушла под воду и больше вблизи шлюпки не появлялась, он, всё же, попал. Хотя, скорее всего, это было совсем и неважно.

Звук от произведённого пистолетного выстрела оказался неожиданно громким. Чуткое утреннее эхо тут же подхватило его, старательно и многократно усилило, клонировало – совсем без счёта, и запустило гулять – на все четыре стороны…

А минуты через две-три после того, как эхо окончательно успокоилось и затихло, с северо-восточной стороны донёсся едва слышный звук ответного выстрела. Пушечного – так, по крайней мере, объявил оптимистически-настроенный внутренний голос.

Впрочем, радоваться Алекс не спешил: над морем по-прежнему царил полный штиль, следовательно, ждать скорого прихода парусного судна (семнадцатый-восемнадцатый век, как-никак), не приходилось, а сил, чтобы полноценно грести на звук ответного выстрела, у него – просто-напросто – уже не было.

Вскоре навалилась коварная дневная жара, жажда безжалостно засыпала горло – до самых запёкшихся губ – колючим и раскалённым песком. Алекс, обливаясь противным холодным потом, скорчился на лодочном дне, тщательно прикрывая голову руками и старательно изображая из себя двухмесячный человеческий эмбрион, беззаботно дремлющий в уютной материнской утробе. Скорчился и – неожиданно для самого себя – уснул.

А может, и не уснул, а потерял сознание. Или же умер…

Он проснулся (пришёл в себя, воскрес?), от достаточно сильной боковой качки.

«Слава Богу, ветер…», – едва слышно прошелестел в голове слабый и беспомощный внутренний голос. – «Это, братец, очень-очень хорошо. Просто замечательно и бесподобно… Во-первых, жара обязательно спадёт. Во-вторых, на небе могут появиться дождевые тучи. А тучи – это великолепно! Из них же иногда льётся водичка. Вода… Стоп! Что это такое – под ладонью правой руки? Это же, это же… Простыня!».

Алекс открыл глаза и торопливо поднёс к ним кулак правой руки – вместе с крепко-зажатым в нём куском светло-серой льняной ткани.

– Так его и растак, да с тройным перехлёстом в печень кальмарову, – вырвалось непроизвольно.

– Амадей, немедленно прекратите так грязно и неприлично выражаться! – весело возмутился звонкий, смутно-знакомый женский голос. – Вы же, всё-таки, не боцман с затрапезного пиратского брига, а, наоборот, благородный странствующий идальго. Бескорыстный и наивный искатель приключений, так сказать…

– Аннабель, это ты? – внимательно всматриваясь в девушку, стоявшую возле его кровати (то есть, возле корабельной койки), удивился Алекс. – Мне это, часом, не снится?