— Прошу тебя, входи! Папа будет очень рад. Ты уж извини, что я немного не в себе. Просто мама заболела, и в доме такая суматоха…

— Может, тогда я в другой раз…

— Что ты, Джефф! Ни в коем случае. Папа мне этого никогда не простит. — Вдруг ее осенила новая догадка, отчего в глазах появилось облегчение. — Ты, наверное, пришел по поводу книги? Ну разумеется, из-за нее.

Похоже, я не ошибся в предположениях. По-прежнему то и дело поправляя волосы и нервно улыбаясь, она двинулась вперед через холл. У начала лестницы горел светильник, в свете которого на стенах тускло поблескивали картины в золоченых рамах. Дверь в библиотеку, как и все прочие двери в доме, была коричневой, с белой фарфоровой ручкой.

Сам не знаю, что именно — возможно, какие-то полуосознанные воспоминания из детства — заставило меня сделать то, что я сделал. Вместе с нахлынувшими картинами былого я вспомнил и сигнал, который был у нас с Томом Куэйлом. Когда нам хотелось увидеться с судьей по какому-нибудь поводу, а он занимался в библиотеке, мы стучали в дверь особым образом: два редких удара и три частых. Улыбнувшись Мери, я подошел к двери и постучал именно таким образом.

Мгновение спустя я устыдился этого мальчишества, но еще больше меня поразило странно изменившееся лицо Мери. В царившей вокруг тишине стук показался особенно громким. Затем за дверью кто-то отодвинул кресло, послышался скрип пружин. Мне показалось, что кто-то резко засопел и замер.

— Кто там? — услышал я голос.

Распахнув дверь библиотеки, я увидел судью Куэйла. Лицо его было алым от отблесков пламени в камине, одной рукой он держался за каминную полку. Белые пальцы чуть подергивались. За его спиной, в углу, я заметил пыльную мраморную статую, которая, казалось, смотрела через его плечо на меня.

Первыми словами судьи было:

— Никогда так не стучите! Вы меня слышите? Никогда так не стучите!

Так я совершил свою первую ошибку. Даже когда судья немного пришел в себя и поздоровался со мной с присущей ему сдержанной учтивостью, я понял, что он относится ко мне с каким-то подозрением. Это мешало мне наладить с ним нормальные отношения. Мы оба бормотали заученно-стандартные фразы, а потом благодаря какому-то дьявольскому невезению я еще имел неосторожность спросить об этой статуе.

Он потер руки с каким-то сухим шорохом, затем оторвал взгляд от камина и уставился на меня. У него были слабые глаза, он не мог подолгу ни на что глядеть. Я заметил, что башмаки у него потрепаны и на носках заметны выпирающие большие пальцы.

— Прошу извинить меня, — сказал он, и в голосе его послышались отголоски былой величественности. — Я должен постараться держать себя в руках. Но теперь я все больше времени провожу в одиночестве. — Слабая улыбка обнажила выступающие вперед зубы. — Боюсь, я оказал вам не самый радушный прием, сэр. Прошу принять мои извинения.

— Вам не за что извиняться, — возразил я. — Мне вообще не следовало вас беспокоить. Мери сказала, что миссис Куэйл больна.

— Ничего страшного, — отвечал он, нахмурившись. — Сейчас с ней врач. — Снова я услышал сухой шорох потираемых рук. Он молчал, насупившись, видимо, размышляя, стоит ли ему продолжать. — Она, собственно, уже давно хворает. Хорошо, когда в доме свой врач. В данном случае это Твиллс.

— Твиллс?

— Мой зять, — пояснил судья, взглянув на меня. — Он женился на Клариссе.

Значит, Кларисса, самая красивая из дочерей Куэйла, вышла замуж. Мы были с ней мало знакомы. Она всегда держалась обособленно, словно принцесса. Лишь изредка ее гладкое невозмутимое лицо искажали порывы неудовольствия. Я помню румянец на ее высоких скулах и глаза Мадонны. Когда я было забормотал поздравления, судья жестом велел мне замолчать. Он уже давно успел свыкнуться с этим фактом.

— Они женаты три года. Я в высшей степени ценю способности доктора Твиллса и имею все основания полагать, — медленно проговорил судья, — что у него есть деньги. Он не занимается практикой. Он уже довольно давно наблюдает миссис Куэйл. Она находится в состоянии депрессии. Подавленности… — Помолчав, судья продолжил: — У нее легкая форма периферийного неврита. Сегодня после обеда у нее был очередной приступ. Мы уложили ее в постель. Ничего, скоро все будет в порядке.

— А как остальные члены вашей семьи?

Судья Куэйл попытался изобразить отеческую теплоту, заговорить грудным голосом, проявить и лаконичность, и сердечность. Но у него ничего не вышло. Его выдавали беспокойные глаза.

— Значит, так… Мэтью — юрист. Мальчик делает неплохие успехи. — «Нет, судья, вы сейчас думаете вовсе не о Мэтью Куэйле-младшем. Вас не охватывает чувство гордости за сына. Ваши руки снова беспокойно задвигались, вы опять начнете нервно потирать их». — Вирджиния кончила колледж, думает, чем заняться… А Мери — вы ее видели — с нами. Она помогает по дому.

Я не осмелился спросить о Томе. Но я не сомневался: судья думает о нем. Его руки соскользнули с колен, и он их судорожно сцепил. Казалось, что под черным лоснящимся костюмом судьи одни только кости. Какая-то мрачная мысль вызвала морщины на лбу. Было слышно, как маленькие золотые часы тикали в своем стеклянном футляре.

Я нарушил паузу:

— Когда мне сказали, что вы хотите меня видеть, сэр, я решил, что это по поводу книги. Той самой книги, которую вы давно обещали написать.

— Что-что? Ах да, конечно, конечно. По поводу книги.