И Колян взмахнул напильником. Боль – это еще не самое страшное, что может быть в жизни. Болью при определенном навыке можно управлять. Регулировать, ослаблять, привыкнуть, наконец. Но бывает в жизни то, перед чем вы бессильны. Когда вы пасуете. Когда вы сдаетесь. Когда напильник Коляна почти впился в мой рот, когда я уже приготовился медленно, мучительно умирать, вдруг громко заскрежетала дверь. Колян замер, так и не успев применить свое орудие пыток.

В мастерскую ввалился Витек, тот, что шарил в сумке-броне. Он грубо тащил за волосы девушку. Блондинку с голубыми глазами. Стройную и нежную. Самую красивую и любимую. Мою Майю.

Увидев девушку, бандиты оживились. На их лицах появились сальные ухмылки. Сан Саныч тоже не остался равнодушным. Он бросил окурок и быстро хищным взглядом окинул Майю. На ней не было лица. Волосы растрепаны. На левой скуле виднелся свежий синяк. Майя была смертельно бледна и стояла, чуть пригнувшись, из-за хватки Витька. Тот несказанно радовался своей добыче. Увидев Трежилова, расцвел в улыбке.

– Саныч, вот добыл, как ты говорил, его девку. По дороге, пока везли сюда, хотел ей засадить.

Укусила, сука. Ну, я ей и вмазал слегка.

– Я тебе засажу, Казанова долбаный, – возмутился Трежилов. – Мне она нужна целая, здоровая. Мы сейчас эту деваху нашему приятелю покажем. А ты говоришь: засадить. Тебе самому надо за это дело засадить.

Бандиты загоготали. Сан Саныч встал и подошел к бледной как смерть девушке. Взглянув ей в лицо, сказал:

– А может, правда, засадить?, Во все, щели, всеми способами? Как ты думаешь, скотина?

– Если хоть пальцем к Майе .притронетесь, ничего не получите, – негромко сказал я. , – Ну да? Так я другого мнения. Трахнуть девочку на глазах ее дружка не самая страшная из бед. Бывают беды и похуже. Например, когда Колян проведет рашпилем сеанс зуботерапии с маленькими зубками этого милого личика. Он в этом деле большой мастак. С радостью этим займется, если ты, конечно, по-прежнему ничего не вспомнишь. Без зубов твоя подружка будет не так хороша, но и после этого ее еще вполне можно будет трахнуть всей нашей компанией. Да и в случае чего уже не укусит. Кусать-то будет нечем. ;

Я, почти теряя самообладание от картин, нарисованных холеным садистом, прохрипел:

– Я скажу, где сумка. Только не трогайте девушку.

– Давно бы так. Видишь, Колян, человек сам все вспомнил. И напильничек не потребовался, – обрадовался Трежилов и спросил: – Так где, ты говоришь, сумочку-то спрятал?

– Автоматическая камера хранения на железнодорожном вокзале. Ячейка семьсот первая, – сказал я, с болью глядя на перепуганную Майю. – Но предупреждаю, без меня вам все равно не разобраться со всем, .что там лежит. Спросите Витька; он подтвердит. Заденете что не так – взорветесь ко всем чертям.

Сан Саныч вопросительно посмотрел на Витька. Витек утвердительно замахал головой.

– Не брешет, падла. Это верно. Я бы из этого козла давно мокрое месточйделал. Прицелился в него, жму на курок, а пушкЯ не стреляет. Потом он меня Вырубил. – Что ж, так и порешим. Ты, Витек, летом на вокзал за сумочкой. Одна нога здесь, другая уже там, – приказал Трежилов. – Запомнил шифр? А мы пока подождем, покурим.

– Шеф, я мигом. Двадцать минут, и я уже здесь.

– Действуй, Витек. Сумочку не открывай. Помнишь?

– Понял, шеф.

– Тогда вперед. Жду.

Витек, толкнув Майю к столу с Халявным и Турком, бросился выполнять приказание. Серега тут же достал нож-выкидуху и, щелкнув лезвием, приставил нож к животу девушки. "Дернешься, сука, вмиг порежу. Все кишки наружу выпущу".

Трежилов вновь закурил и, достав из кармана своего дорогого пальто сложенную газету, не торопясь, развернул ее и принялся вдумчиво читать. Его телохранители по-прежнему не сводили с меня глаз. Серега стал вполголоса рассказывать похабные анекдоты Турку, изредка бросая косые взгляды на Майю. Она замерла, боясь пошевелиться.

Двадцати минут, выигранных мною, было, конечно, мало. Мне нужно было минимум сорок, а еще лучше час. Час полного сосредоточения. Час подготовки по методике тайпи. Час на перестройку моей биоэнергетики для выполнения сверхзадачи, для раскрытия всех резервов организма. Двадцать минут – это крайне мало, но выбора у меня нет. Придется рискнуть. Получиться все равно должно. Единственное, возможно, что действие энергоплана тайпи будет не такое длительное. Но мне хватит. Мне хватит и нескольких минут, чтобы разделаться с этой сворой. Как я разделался тогда на Ирокзане со своей охраной. Правда, тогда у меня было гораздо больше времени на подготовку, но и охраны тоже было побольше. И все они были вооружены энергооружием.

Тогда на Ирокзане те из охраны тоже меня приковали. Прибили здоровыми гвоздями мои ладони и ступни прямо к стене в камере пыток. Тогда мне было, пожалуй, еще хуже. Они тогда очень разошлись, мои тюремщики. Еще бы! Я превратил в кашу детородные органы двух их коллег, так что тем оставалось только после этого поменять пол. Эти самые коллеги внезапно ночью ворвались в мою камеру, задавшись целью позабавиться, насытить свою извращенную похоть. Получить тысячу и одно удовольствие. И они ее насытили. Получили все удовольствия сполна. Так что на всю оставшуюся жизнь любой султан мог им смело доверить свой гарем. Огрев меня, сонного, дубинкой, они думали, что все: я готов, я в их власти, во власти их извращенных желаний. Но они просчитались. Не так-то просто уложить Леона Джаггера. Я так бил каждого из них ногами до тех пор, пока их плоть ниже пояса не превратилась в одно сплошное месиво. Лишь спустя несколько минут в мою камеру ворвались остальные охранники и едва меня не забили до смерти прикладами автоматов. А потом распяли на стене, вбив гвозди в ступни и ладони. Когда они спустя час устали бить меня, распятого, не способного ответить, потерявшего счет времени, теряющего сознание от полученных ударов, ушли отдыхать, и у меня было ровно два часа для того, чтобы настроить свой энергоплан. И я, несмотря на невыносимую боль, справился с этим. А когда мои мучители вернулись, они испытали силу бойца тайпи в полной мере, приняв мучительную смерть. В тот день я и бежал из крепости Форт-Рез, перебив многочисленную охрану. А спустя несколько суток, отлежавшись и залечив раны, покинул и Ирокзан.