Он мог бы выпрямиться и сейчас, но та, идущая сзади, расхохоталась бы, поняв, что смутила и заставила встряхнуться. За ним шли десятки людей, и всё-таки он угадывал в их топоте, в слитном скрипе её девические шаги, частые, отчётливые, звенящие. Они слышались поодаль, потом приблизились. Николай подался чуть в сторону, по та взяла его под руку. Он резко повернул голову и остановился.

— Аня!

Анна была в шапочке, в шубке, и лицо её розово пылало из-под белого заиндевевшего меха.

— Ну идём, идём, — сказала она. — Замёрз ведь. Тебе куда?

— На Старо-Горшечную, к студентам.

— И мне туда же. Идём. — Она легонько дёрнула его вперёд.

Люди, обогнавшие их, когда они остановились, оглядывались, чего-то от этой встречи ожидая.

— Значит, кончились каникулы? — сказал Николай.

— К сожалению, кончились. Две недели сверх каникул захватила.

— Ты, говорят, в Царицыне была?

— Да, из Астрахани поехала в Царицын. Там у меня родственница. И знаешь, я нашла там интересную работу. Ты всё как-то в стороне держишь меня, а вот царицынские марксисты сразу ввели в центр круга.

— Там есть марксисты?

— Ну, может быть, не совсем чистые, с народнической примесью, а есть.

— Я думал, не вернёшься.

— Не вернусь? Почему? Что тебе подсказало?

— Интуиция.

— Солгала твоя интуиция. Не верь ей. Никогда не верь.

— Митя Матвеев не там? Не вернулся? Он ведь, кажется, из Царицына?

— Ах вот оно что! Милый, ты опять встревожился? Вторую историю сочинил. Тогда я в ссылку за ним бросилась, а теперь — в Царицын. Ты что это?

Митя чудесный человек, и мы с ним хорошие друзья, но тревожиться тебе нечего. Я с тобой. В Царицыно Митя не появлялся. Он уже в Петербурге. Я отправила ему письмо. Говорят, он имеет какую-то связь с Цюрихом. И с русскими женевцами. Может быть, вырвется за границу, и у нас с тобой будет там ещё один свой человек.

— Аня, зайдём к Саше Линьковой. Ты знаешь её?

— Знаю.

— Зайдём. Интересная девушка. Я тут сдружился с ней. Правда, она народоволка, но это не мешает нам. Завернём?

— Ну что ж, веди.

Они зашли к Линьковой, но, постояв две-три минуты в её чистенькой комнатке, выскочили, совершенно обескураженные.

— Что с ней? сказал Николай. — Почему она и присесть не предложила?

— Это у тебя надо спросить. Не так уж невинна, оказывается, ваша дружба.

— Святители! Мне и в голову ничего не приходило. Неужели она… Нет, этого не может быть. Так простодушно всегда принимала. Мне было тоскливо, а с ней становилось легче. Извини, я рассказал ей, что подавлен твоим отъездом.

Аня молчала. Они дошли до того дома на Старо-Горшечной, где жили друзья Николая, студенты университета.

— Может, зайдёшь? — сказал он.

— Нет, спасибо. Я к своим знакомым.

— Ты что, заподозрила меня…

— Ни в чём я тебя не заподозрила, — перебила она.

Он не отпустил её. Они вошли в сумрачный коридор, и Николай постучал в дверь, с которой свисали клочья истлевшего войлока. Никто не отзывался, но замка в петле не было. Николай приоткрыл дверь и увидел Лалаянца, сидевшего в пальто за столом среди комнаты и уткнувшегося в книгу.

— Можно? — спросил Николай.

Исаак вскинул голову.

— О, заходите, заходите, дружище! — сказал он, а заметив Анну, вскочил, выставил для неё стул с гнутой спинкой. — Пожалуйста, присаживайтесь. Извините, тут не прибрано, беспорядок, жильцов этого логова нет.

— Где они? — спросил Николай.

— Разбрелись, — сказал Исаак. — Меня вот книжка захватила, оставили почитать. Герцен. Извините, докончу главу, полстраницы осталось. Садитесь.

— Нет, мы, пожалуй, пойдём.

— Не выпущу, — сказал Исаак. — Скоро придёт кто-нибудь из жильцов. Подождите. — Он поставил Николаю свой стул, взял книгу и дочитал страницу стоя, — Всё, — сказал он. — Я свободен. Знаете что, дорогие? Слетаю-ка я в лавку, возьму чаю. Чайник есть, возьму у хозяйки кипятку, и мы погреемся.

— Ничего не надо.

— Не возражать. — Исаак надел шапку и вышел.

— Хитрец, — сказал Николай. — Оставил нас поговорить. Он считает, что я влюблён в Сашу Линькову, хочет, чтоб ты отвлекла меня. Тобой восхищён.

— Разве он знает меня? По встрече в молочной?

— Нет, видел тебя где-то на сборище, слышал, как ты говорила.

В комнате было холодно, и они не садились, топтались у стола, окружённого со всех сторон неприбранными койками.

— Неустроенно живут, — сказала Аня.

— Как и другие студенты, — сказал Николай. — У тебя упало настроение? Я огорчил тебя?

Она подошла к нему поближе, взяла его руку,

— Ты совсем застыл. Пальцы как лёд. У тебя нет перчаток?

— Полно. Валяются под диваном. Лайковые. Не к моей одежде. И не к норе.