— Ты могла бы поддерживать с ним отношения. Ради меня. Ты должна была знать, что рано или поздно я захочу узнать про него.

Мама стоит ко мне спиной и гремит тарелками и прочей утварью в тазу для мытья, и я не вижу ее реакции. Не оборачиваясь, она произносит:

— У меня тоже есть гордость. Я никогда не стала бы бегать за женатым мужчиной.

— Но у тебя был я! Его сын! Если бы ты думала обо мне, ты сделала бы это. Хотя бы… выяснила, где он находится. Как мистер Лавелл. Именно этим он и занимается. Он разыскивает людей. Даже если они не хотят, чтобы их нашли!

Я уже кричу. Мама бросает в таз кастрюлю, которую держит в руках. Мыльная вода брызгами расплескивается по полу.

— Ну, Розу он так и не нашел!

Повисает мертвая тишина. Мама упивается своим торжеством, я это чувствую. Она поворачивается ко мне лицом:

— Джей-Джей, если, когда тебе исполнится восемнадцать, ты захочешь нанять частного детектива, чтобы разыскать этого человека, дело твое. Мне жаль, что все сложилось так, как сложилось. Прости, что не смогла найти для тебя хорошего отца. Я хотела бы, чтобы было по-другому…

— Ты хочешь сказать, что лучше бы меня не было!

— Нет, конечно же нет… Хватит уже, Джей-Джей!

Я смотрю на маму, и меня охватывает такое чувство, что передо мной человек, которого я не знаю. Мне не знакома эта женщина с вьющимися светлыми волосами и покрасневшими руками — уродливая пугающая незнакомка, которая откуда-то взялась в моем трейлере.

— Ты говоришь что-то о гордости, — холодно цежу я. — Что ты делала с дядей Иво несколько дней назад, когда я вернулся из школы вечером? Я вас видел.

Эта чужая мама вжимается спиной в стол. Губы у нее шевелятся, но не слышно ни звука. Ее щеки заливает яркая краска; вид у нее такой виноватый, такой пристыженный, что никакие оправдания не нужны.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Я издаю дурацкий нервозный смешок. Не знаю, что он значит, знаю лишь, что в эту самую минуту я ее ненавижу. Я ненавижу ее против своей воли.

— Заканчивай ухмыляться, — говорит она. — Ты ничего не знаешь.

— В самом деле?

— Да.

— Нечего оправдываться. Я видел все сам.

Ее глаза, кажется, становятся еще больше. Она тоже очень-очень зла. Я жду, что она признается и скажет что-то вроде: «Как ты не понимаешь, Иво — твой настоящий отец».

Я жду. Меня ничто не удивит.

Она этого не говорит; все вдруг замедляется, как в боевиках, когда что-то взрывается. Все предельно отчетливо: я могу разглядеть каждую молекулу ее покрасневшего лица, точно под микроскопом. Я вижу, что произойдет дальше, но ничего не могу поделать, потому что сам тоже стал очень медленным.

Мама дает мне оплеуху, увесистую затрещину; влажная мыльная рука обрушивается прямо на мою скулу. Выходит не слишком больно, но для меня это становится потрясением. Она не била меня уже лет пять. Моя ярость разгорается вдвое сильнее. И я этому рад, потому что теперь я могу быть таким плохим, каким захочу.

Я улыбаюсь, чувствуя, как мыльная вода течет по щеке за воротник.

— И до чего бы вы дошли, если бы я не вернулся?

Бабах!

На этот раз удар нанесен тыльной стороной ладони, и я получаю кольцом, которое мама носит на среднем пальце, по уху. В висках с грохотом стучит кровь, словно ревущий прибой в «Большой среде». [26]

— Неудивительно, что ты не беспокоилась, куда это я запропастился.

Бабах!

Она теряет контроль; кончики ее пальцев лишь скользят по моей щеке, в них больше нет силы. У нее такой вид, будто она сейчас расплачется; щеки в красных пятнах, глаза опухшие и блестящие.

— Вон отсюда! Выметайся! — выкрикивает она чужим низким голосом, совершенно хриплым, и я, чувствуя себя гадким, счастливым, ужасным и готовым взорваться, врезаюсь в стол с такой силой, что стаканы летят на пол, — отлично! — и ухожу.

На улице дождь. Плевать! Как она могла вышвырнуть меня на улицу в дождь? Ее нужно лишить родительских прав. Занавески во всех остальных трейлерах задернуты, так что света от них почти не видно. Мама, наверное, думает, что я пойду пить чай к ба или к деду Тене, но я не пойду. Так легко она не отделается. Она велела мне уйти, вот я и уйду.

Но сначала я забираюсь в трейлер Иво. Они с Кристо уехали в Лондон, к врачу. Я камнем взламываю дверь. Ничего не слышу и ничего не чувствую. Мне даже хочется поранить руку в процессе, но ничего такого не случается. Я мог бы сейчас истечь кровью и все равно ничего бы не почувствовал; ничто не в состоянии остановить меня. Очутившись внутри, я прикрываю за собой дверь, задергиваю занавески и принимаюсь методично перерывать все вокруг.