– У тебя такое лицо было! Такое лицо!

У меня оно и сейчас не лучше, подумал Тинч.

– Тинчи, а ты приходи на маяк. Помнишь, туда, где когда-то стоял ваш дом. Там один дядька завёлся, здоровенный, он ребят на посохах драться учит. Чтобы в случае чего, можно было накостылять по шее всем этим "стадникам".

По словам Пекаса выходило, что таинственный "дядька" собрал на развалинах маяка с десяток ребят и девчонок. В эту стаю принимали всех - и имеющих крышу над головой, и бездомных. Днем они были предоставлены сами себе, а ближе к вечеру собирались вместе и делили у костра то, что удавалось раздобыть за день. Те, кому некуда было идти, ночевали там же, в развалинах.

– Гм, а он, случаем... не...?
– засомневался Тинч. За время скитаний ему случалось видеть разный народ. Были и те, кто вот также собирал ребят или организовывал "приюты". И слишком часто на его памяти судьбы девочек и мальчиков из таких "стаек" складывались отнюдь не благополучно...

– Не, он не такой. Там и про тебя знают. Это ты позавчера вечером избил в Детской пещере шайку Гоби Волосатого?

Тинч виновато улыбнулся:

– Ну, я... А он был волосатый? Я что-то не заметил... Как его звать, твоего дядьку?

Пекас замялся.

– По-всякому. Кто как. У него имён много. Не меньше тыщи. Зовут чаще... Отшельником. Да, Таргрек-Отшельник, кажется...

Пекас-Зевака спешил на площадь и звал Тинча с собой.

– Там сейчас такое творится! Ууу!

2

В переулках, ведущих к соборной площади небольшими группками скучали келлангийские солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Поблизости от одной из этих группок, на мостовой совокуплялись две собаки, и один из солдат доходчиво объяснял приятелям все подробности этого занятия. Псины, не иначе, сбежали из какого-нибудь чаттарского двора, потому как всех бродячих собак в Коугчаре переловили зимой.

На подходах к самой площади келлангийцев не было. Оттуда раздавалось пронзительное:

– Братие тагркоссцы! Собрал я вас сюда не в радости, а в глубоком горе! Новая злая беда обрушилась на нашу несчастную родину! Изменники и негодяи захватили нашу столицу, великий и священный город Дангар!

У державшего речь была жиденькая, растрепанная по волосочку борода и длинные, разбросанные по плечам волосы. Небольшого ростика, сухощавый и живой, он щупал воздух длинными суставчатыми пальцами. Под его ногтями было грязновато - это Тинч заметил даже издалека.

– Дезертиры! и предатели родины! желающие разорить и ограбить нашу землю! пришли к власти! Они низвергли законное правительство, они разорвали союзный договор с правительствами Бэрланда и Келланги, они хотят простереть свои кровавые когти и дальше, чтобы всем городам и посёлкам Тагр-Косса пришлось испытать участь разоренного и униженного Дангара!

Помост, на котором находилось несколько хорошо одетых людей, в том числе несколько священников, был окружен кольцом "стадников". Издали они напоминали мешки, зачем-то поставленные кругом. Небольшими кучками роились жители Коугчара - больше смотрели, чем стремились принять участие в действии.

Ближе к помосту несколько десятков человек в рваных и заплатанных одеждах восторженно кричали "даннхар-р!" - всякий раз, когда оратор останавливался, чтобы перевести дух. Чуть поодаль свою компанию организовали горожане побогаче - оставленные ими экипажи и повозки занимали место на краю площади. Солдат почти не было, зато в толпе шныряло немало молодчиков с цепкими глазами. Всем, кричащим и просто любопытствующим в руки всовывали листочки бумаги с отпечатанным изображением солдата в драгунском мундире, что оседлал карту страны и вонзил в ее изображенную в виде сердца столицу кривую элтэннскую саблю.

– Они вонзили саблю в самое сердце страны... Эти исчадья дьявола, эти изверги рода человеческого, не гнушающиеся ничем для достижения дьявольской цели, решили развязать новую войну. Конец нашей мирной жизни, о братие!

– Гм-м, не понимаю, - сказал Тинч.
– Что он вопит как попрошайка?

– Тихо, молчи!
– ответил Пекас.

– Уделом наших городов и посёлков, и без того разорённых и нищих, станут огонь, смерть и безумие! Именно безумие, ибо гнев Божий обрушится на нас за грехи наши! Мы, мы породили этих чудовищ, с их непомерной гордыней и жаждой власти и денег! Даурадес и Паблон Пратт, эти презренные отщепенцы, эти предатели, для которых нет и не было ничего святого...

– Я что-то ничего не пойму, - тихонько, на ухо сказал один другому в толпе.
– Это который Даурадес? Наш Даурадес? Ууу!.. Ничего себе!

– М-м-м...

Неподалёку от трибуны, гримасничая, выплясывала и напевала местная юродивая:

– Веселись, пляши,

Только в спину не дыши!

Пой песни, играй,

Только нож не доставай!

"Стадники" косились на неё угрюмо, но тронуть не решались - неизвестно, как сейчас отнесутся к этому горожане. Тинч пробежал взглядом по их лицам. Странно, он знал в городе многих, но среди "балахонщиков" не было ни одного знакомого лица.