Израиль опять что-то поперечил, а она еще пуще заколыхалась в смехе:

— И, батюшка, писальщикам не до того! Сам говоришь, Егор их главная сейчас обуза. Сегодня канитель, завтра канитель... Опять же Егорова эта выдумка, от которой Аннычу горя море. Где до утех человеческих им глаз уметь и в любовях разбираться при таком деле!

Когда она упоминала «Егорову выдумку», Санька весь превратился в слух, но ничего больше не слышал. Поп запахнул рясу наглухо и взялся за скобу двери.

«Быстро стакнулись! — пришло в голову Саньке, и он отошел от окна, спрятался под навесом сенцев. — А набьют Израилю парни шею за Устю, накостыляют как пить дать».

— Ухожу, — сказал Израиль за дверью. — Смотри, попомни совет, выгони девок во благовремении. Один с ними срам. Одни постыдные разговоры. Без девок сыта будешь, одета будешь, бог не без милости. А про Егорово предложение тоже подумай: и забот тебе будет меньше, и земля под призором. Сдаешь же в аренду землю шабрам, а какой от этого добыток? Егор божьего ума человек, дело его крепко. Прощай, Устинья.

Он задержался, проскрипел дверью и прибавил:

— Парней стерегись. Парни, они охальники, бабу замордуют, а того, чтобы помочь ей чем, так и в помине этого нет. Здесь дикий народ, поедом съедят.

— Помню, батюшка. У всех людей греха не меньше. Каждый за себя ответчик.

Поп вышел под навес, а Устя, притворив дверь, стояла на крыльце.

— Ночь-то какая, — сказал Израиль, выйдя на тропу. — На радость земной твари свет и тишь. Марш спать, простудишься.

Израиль ушел тропой к гумнам. Санька, обождав малость, торкнул дверь. Он услышал, как Устя прошлепала босиком к порогу, и проскользнул мимо ее рук в хату. Устя наложила крючок на дверь и спросила:

— Один, что ли? Ишь, непутный.

— Один, Устя. Погреться пришел да покурить. Девок нигде нет, все равно как вымерли. Каждая из вас говеньем занялась — на что ты, и то все спасаешься от грехов.

В избе свет был уже погашен. Устинья, как ворох соломы, белела у печи. Санька чиркнул спичку, сел на лавку и закурил.

— Кури скорей, — сказала Устя, — да уходи. Спать надо, канительник.

— Ой, не по-честному ты делаешь, Устинья, — возразил Санька. — Девок разогнала, а попа приветила. Здорово, свинья борова!

— Кто его приветил? — ответила Устя. — Сам пришел.

— Он пришел, а ты бы ему от ворот поворот, вот бы как!

— Устроишь вам от ворот поворот. Вот попробуй тебе устрой! Так и каждому. Вдова, что горох при дороге, всяк идет и беспременно ущипнет.

— Парни попу бока намнут — это факт, — говорил Санька, растянувшись на лавке и вовсе не думая уходить, — устерегут. Конечно, я могу и не сказать, но скажу в интересах дела. Нам теперь некуда деваться, а он целой квартирой завладел, пузан. С кой поры он к тебе ходит, скажи по правде?

— Ко мне никто не ходит, — сказала Устя, зевая.

— А почему с вечера запираешься, а почему огонь был недавно?

— Мало ли людей ко мне ходит! Я не бирюк [130] , человек артельный. Неужто мне жить медведем?

Санька докурил папиросу, бросил шубняк себе под голову и ловчее устроился на лавке.

— Позволь уж переночевать у тебя, Устя, дома негде вовсе, а утром ребятишки чем свет встают. Хоть выспаться как следует.

— Чего с тобой поделаешь! Спи с богом.

Устя перевернулась у чулана, перекрестив рот и сотворив какую-то очень недлинную молитву. В разговорах и в поведении никто из парней никогда не хитрил с ней, потому что сама она не умела хитрить. А если и пробовала, то у нее не получалось.

Санька понимал это.

— Поп тебе про Канашева чего говорил? — спросил он.

— Ничего не говорил.

— Врешь, приглашал куда-то.

— А я и сама не знаю, на какой-то паек. Гарнизация. Строит чего-то. Доходы увеличивают, пес с ними с доходами. У меня одна голова, а голова одна не бедна. Я лето проработаю у богатого дяди — вот и сыта.

— Погоди, Устя, не темни. Что это за организация?

— Бедняцкая артель, как у вас. Только будет артель муку молоть, лес пилить. Коперация.

— И ты записалась?

— Вот чудак! Коли доход обещают, отчего ж не записаться. С меня ни вкладов, ни работы не спрашивают.

Санька прикинулся простаком, но ничего больше не узнал.

Наутро Санька рассказал об этом Аннычу и Семену.

— В толк не возьму, — сказал Семен, — кому вторая артель на селе понадобилась... Видно, Устя рехнулась от радости, что завела шашни с долгогривым.

— Нет, не рехнулась Устя, — ответил Анныч и встревожился. — Возможно мы прошляпили. И Канашев нас объегорил. От него все может статься. Ведь есть установка из уезда — мельницу передать с весны только в артельное пользование. Ох, чую, нет ли со стороны этого хитреца нового хода. Пойду-ко сам проведаю...