Женя молчала. Она крепко сжимала руку мужа…

— Игорь Петрович, куда это ты спрятался? Пора в машину садиться, — услышал Микешин за своей спиной знакомый бас.

Он обернулся и увидел начальника пароходства Королева. Тот широко улыбался:

— Встретил жену и сына? Рад небось? — Но, взглянув на Микешина, согнал улыбку и задушевно сказал: — Знаю, Игорь Петрович… Что же сделаешь? Нет такой семьи сейчас, где бы не было своего горя… — Королев тяжело вздохнул и взял Игоря под руку. — Пошли. Сейчас все на пассажирский пароход, потом в баню — и отдыхать. Там для вас все приготовлено. Придется в карантине посидеть с недельку. Забирай своих, и поехали.

Игорь, автоматически переставляя ноги, двинулся за начальником к машинам. По пути его радостно приветствовали старые товарищи, жали руки. Впереди он увидел Линькова.

— Ну, Юра, встретился? Где жена? — спросил Микешин, тронув его за локоть.

Линьков посмотрел на него отсутствующим взглядом и тихо проговорил:

— Нет жены. Вышла замуж в первый год войны за капитана второго ранга. И дочку взяла с собой…

У машин стоял Дробыш, нежно держа руку жены, и что-то ей говорил. Зинаида Викторовна, постаревшая, но еще полная и свежая, громко вздыхала:

— Да, Жорж. Я все понимаю. Мне тоже было так трудно…

Все сели в машины, Игорь не мог насмотреться на улицы Ленинграда.

Вот и порт. От красного здания, в котором помещалось пароходство, осталась только половина. Правое крыло разрушено. Торчат исковерканные балки, крыша провалилась, вместо задней стены — груда кирпичей. Кто работал здесь во время бомбежки?

Машины проехали главные ворота. Пусто и тихо в порту. У семнадцатого причала стояло нарядное пассажирское судно. Казалось, что пароход уходит в рейс. Морякам предоставили на нем каюты первого класса.

В курительном салоне собрались почти все моряки. Говорил Королев:

— Вы, товарищи, теперь отдыхайте. Поживете с недельку на этом судне, пройдете медицинскую комиссию. Решим, кому из вас нужно лечение или курорт. А остальные… Что же делать, работать придется. Отпусков не дам.

— Работать? Плавать пойдем, Максим Иванович? — радостно переспросил начальника пароходства Микешин.

— Ну а куда ж больше? Плавать, конечно. Флот принимать нужно. А тебе что — дома хотелось посидеть?

— Я уж не знаю, что мне больше хочется: дома посидеть или на судно идти, — улыбнулся Игорь. — И то и другое как сказка. Никак не могу еще поверить, что мы вернулись.

Королев вкратце рассказал о предстоящих делах пароходства и отпустил всех к родным.

Когда Микешин вошел к себе в каюту, Юрка бросился к нему навстречу:

— Папа, как ты долго! Прямо невозможно было тебя ждать. Можно мне посмотреть пароход?

— Пойди посмотри, сынок, только не задерживайся.

— И не упади в воду, — добавила Женя.

Юрка убежал, Игорь обнял жену. Так они сидели, счастливые оттого, что вновь обрели друг друга, и молчали. Нужно было сказать многое, но говорить не хотелось.

Игорь думал о том, что его мечты сбываются. Скоро он снова пойдет плавать, наяву услышит грохот якорного каната, звук судового свистка, вдохнет солоноватый запах моря… А может быть, это опять сон? Ведь еще совсем недавно шею больно резал веревочный хомут, а сзади толкал прикладом Шульц…

Микешин вздрогнул.

— Очень соскучилась? — спросил он Женю.

Она ничего не ответила… Игорь почувствовал на своей щеке слезу, упавшую с Жениных ресниц…

Он достал из кармана коричневую записную книжку:

— Это единственный подарок, который я могу сделать тебе за четыре года. Здесь моя жизнь и моя любовь к тебе. Ты почитай ее когда-нибудь…

Поздно вечером Игорь вышел покурить на палубу. Наступала светлая ленинградская ночь. В порту зажглись огни. Ветер совсем затих. Вода Морского канала потемнела и стала гладкой, как стекло. С Невы доносились гудки буксиров. Микешин курил и вдыхал прохладный воздух родного города.

Жизнь начиналась снова…

Незнакомый подполковник, приехавший из Германии, разыскал Горностаева и передал ему записку от замполита «Днепра» Зубова. Он писал:

«Дорогой Павел Дмитриевич! Я надеюсь, что вы живы и мое письмо попадет к вам. Пишу вам из госпиталя во Львове, где нас заботливо «приводят в порядок» после Маутхаузена. Что там мы пережили, описывать не стану. Страшно вспомнить. Расскажу при встрече. Осталось нас в живых из шести трое: Каминский, Уськов и я. Остальные погибли в марте при американской бомбежке города. Американцы бомбили, а эсэсовцы расстреливали под эту марку.