К его неудовольствию там не было пусто: мальчишки-спекулянты устроили себе в кирхе что-то вроде штаб-квартиры. Расположившись кто на полу, кто на скамьях, малолетние деятели черного рынка делили выручку, готовили к продаже очередные партии товара, пищали, ссорились, ругались, не обращая никакого внимания па вошедшего. Они были похожи на осмелевших от голода крыс, которых не пугает даже появление человека.

Кто-то резал на кусочки толстый американский шоколад, кто-то проделывал ту же операцию с мылом, а двое, растянув на полу парашют, кроили из шелка носовые платки.

Заморыш лет восьми подошел к Онезоргу и предложил папиросу «Беломор» с привязанной к ней спичкой:

— Десять марок!

Но Онезорг отмахнулся. Он пришел сюда молиться. Чтобы не смотреть на торгующих в храме, он поднял глаза к потолку. Прямо над его головой зиял пролом, виднелось синее чистое небо. Ничто, даже церковная крыша, не мешало его общению с богом.

Глядя в синеву небес, Онезорг стоял и беззвучно шептал слова своей молитвы.

Еще издали Онезорг увидел двухэтажный особняк с красным флагом на крыше — советскую комендатуру. Увидел и невольно замедлил шаг.

К комендатуре подъезжали машины, входили и выходили люди. Онезорга обогнала маленькая яростная толпа: человек семь русских, худых и оборванных, вели, осыпая пинками и подзатыльниками, рослого немца в штатской одежде. Скорее всего, это были бывшие военнопленные, в чьи руки попал кто-то из их мучителей. Здоровенный немец шел быстро; заморенные конвоиры с трудом поспевали за ним, но все равно не отказывали себе в удовольствии подгонять его кулаками. Так они и проследовали в комендатуру.

Онезорг остановился в нерешительности. Он стоял долго. Часовой у входа даже посмотрел на него с подозрением. Собравшись с духом, Онезорг прошел мимо часового в открытую дверь.

— Я хочу говорить с советским комендантом, — сказал Онезорг дежурному офицеру с красной повязкой на рукаве. — Очень поспешное военное дело.

Дежурный оценивающе посмотрел на немца. Серьезное, даже торжественное лицо Онезорга вызывало доверие.

— Пойдемте, — сказал офицер.

Они прошли мимо русских и немцев, ожидающих приема, и дежурный офицер скрылся за дверью комендантского кабинета.

…Комендант, лысоватый коренастый подполковник, сидел за столом и слушал Онезорга. Немец говорил, то и дело спотыкаясь на сложностях чужого языка:

— Один год назад я… э-э… носил службу в шпециальной команде капитана Шнайдер… Через это в России могут гибнуть невиноватые люди… Очень много людей.

— Погодине, — нахмурился подполковник. — Так у нас дело не пойдет. Петр Степаныч, позови переводчика и Кирюшкина.

Дежурный офицер вышел, а комендант сказал:

— Вы сядьте, сядьте. А откуда вы русский язык знаете?

Онезорг, стоявший до этого навытяжку, сел.

— Мой отец и моя мать были прибалтийские немцы. Они приехали на Германию в… э-э… в тысяча девятьсот двадцать одном году.

В комнату вошел лейтенант-переводчик, а за ним очкастый сержант с блокнотом и остро отточенными карандашами.

— Рассказывайте по-немецки, — велел Онезоргу комендант. — Вам будет легче.

И Онезорг во второй раз начал свою историю, по уже по-немецки:

— Год назад я служил в особой саперной команде капитана Шнайдера. По пути отступления нашей армии мы минировали различные объекты, военные и гражданские…

Командующего дивизией, моложавого генерал-майора, комендант перехватил, когда тот уже собирался уезжать. Генерал сидел в камуфлированном «виллисе», а комендант стоял на мостовой и рассказывал:

— Они минировали заводы, вокзалы, театры… Даже больницы… И всюду оставляли мины замедленного действия…

— Погоди. Когда это было? — перебил генерал.

— В августе прошлого года.

— Так эти объекты давно взлетели на воздух.

— В том-то и дело, что нет, товарищ генерал. Если, конечно, верить немцу… Он говорит, там стоят взрывные устройства с замедлением на десять-двенадцать месяцев.

— Это что-то новое, — с сомнением сказал генерал.

Комендант энергично кивнул:

— Вот именно. Ихний командир по фамилии Шнайдер ставил устройства своей собственной конструкции. Этот Шнайдер закоренелый фашист, мерзавец высшей пробы. Расчет у него такой: кончится война, начнется мирная жизнь, люди вернутся на свои места — тогда и пойдет рвать. Он своим минерам так и говорил: «Чтобы вспомнили нас и больше никогда не забывали!».

Водитель и сидевший рядом с ним адъютант голов не поворачивали, но слушали разговор с напряженным вниманием.

— А этот твой немец? — спросил генерал. — Как он тебе показался?