Собрав их, Эрмана попыталась устроить общину. Начинание это повергло в немалую тревогу церковь и государство, которые не могли примириться с тем, чтобы женщины, не бывшие монахинями, создавали общины, не подчиненные мужскому господству. Но поскольку в то время был в городе единственный женский монастырь святой Клары, и притом весьма небольшой, новая община «беат» явилась желанным убежищем для многих, особенно для туземных женщин, которым в те времена не разрешалось постригаться в монахини. Успеху этого опыта способствовал в какой-то мере ореол святости, окруживший Эрману, хотя в глазах властей она и ее единомышленницы были в равной степени «вне закона». И только после ее смерти и, в сущности, благодаря ей — благодаря тому преклонению, что вызвала ее кончина, — общину «беат» признали официально как некое подобие женской обители.

Последние годы ее жизни прошли безмятежно, и минула Темная Ночь ее Души, которую вновь озарило радостным светом явление небесного жениха, чье возвращение пробудило в ней дар ясновидения, и нарекли ее прорицательницей.

«Губернатор, молясь однажды в соборе, сильно был обеспокоен, ибо не мог решить, посылать ли войска на юг (где, сообщали ему, замечены вражеские суда), и вдруг некая женщина в черной вуали, белом одеянии и черном переднике опустилась рядом с ним на колени и прошептала ему на ухо: „Опасность, господин мой губернатор, не на юге, а здесь. Так что держи войска под рукой“. В то же мгновение она удалилась; а адъютанты прознали, что то была чудотворица, известная под именем Ла Беата, искусная в пророчествах. Вняв слову ее, он отложил отправку войск и позднее возликовал таковому своему поступку, ибо враг, как обнаружилось, и впрямь был вовсе не на юге, а укрывался у входа в бухту, ожидая ухода войск, дабы предательски обрушиться на нас; но теперь же, быв обнаруженным, сам попал в засаду и был сокрушен. С того дня губернатор проникся доверием к Эрмане, и оное доверие она не раз оправдывала столь полезными советами, что не предпринимал он ни единого шага, не призвав ее и не выслушав ее мнение.

Столь же великое уважение питал к ней и архиепископ, и это несмотря на то, что вел непрестанную борьбу против общины „беат“, в мятежный дом коих он тем не менее приезжал для бесед с Эрманой, ибо и его привлекала ее способность читать в душах людей. Стоило ему лишь назвать какого-то человека, как она тут же раскрывала его нрав и дарования, делала же сие без зла, но скорее в поисках истины, из желания добра ближнему, любя то достойное, что открывалось ей в нем, и содрогаясь и сокрушаясь над страстями, от коих его надо было спасти. И когда спросили однажды ее мнение о некоем молодом еще человеке, только что назначенном на высокий пост, она воскликнула в ужасе, что сего юношу обрекли на смерть. Так оно и случилось. Через несколько месяцев молодой человек тот погиб, не в силах противостоять искушениям, открывшимся ему на высоком посту; став спесивым мздоимцем, он предался пороку и, погрязнув во грехе, сам в отчаянии лишил себя жизни. В другой раз архиепископ приехал проститься с нею, ибо врачи посоветовали ему поправить здоровье в Мексике, но она сказала ему так: „Здесь у вас слабое здоровье, но, если вы поплывете в Мексику, не будет никакого“. После чего прелат отменил свое плавание на корабле, и корабль сей по выходе в море был настигнут бурей и потонул у берегов Самара [87] . Когда же архиепископ приехал к ней поблагодарить за спасение его жизни, ответствовала она, что наилучшей благодарностью было бы прекратить войну с ее общиной, на что он возразил, что не может поступаться принципами ради друзей. Она же молвила: „Ради друзей — нет. Но мы ведь должны подставлять другую щеку врагу“. Позже он узнал, что в молитвах своих величала она его nuestro se~nor enemigo [88] ».

Истории такого рода показывают, что с безмятежностью последних лет жизни пришло к ней и чувство юмора.

Перед самым концом, которого не ожидали, ибо ему не предшествовала болезнь, архиепископ прислал сообщить ей, что будет у нее в пятницу. Она ответила таким посланием: «Скажите господину моему архиепископу, чтобы пришел он, коль желает меня видеть, в четверг, ибо в пятницу у меня встреча с более важным господином».

Послание казалось непонятным.

В ту пятницу, в полдень, ее хватил удар, и вскоре она умерла. Ее последние слова были: «Всё суть только тени в пещере… Вынесите меня на свет!»

Сто лет спустя предания и легенды о ней были, видимо, еще в большом ходу, столь же причудливые, как и прежде, ибо брат Хуан Домингес в конце XVIII века рьяно обрушивается на «фантастические домыслы», исказившие ее образ в народном сознании:

«В легенде о ней на допотопный манер переплетены миф и искаженные факты. Даты, названия мест, исторические события — всё, всё безнадежно перепутано. Какой-либо осмысленной последовательности в изложении ее жизненной стези нет и в помине: то, что случилось в детстве, выдают за происшедшее в зрелом возрасте, и наоборот. Сии небрежно состряпанные басни вывели ее из сферы истории, ввергнув в бессмысленный мир небылиц. В них она — прямо-таки пророчица, живущая в пещере и посещаемая архиепископом Манилы, с коим ведет беседы. Беседы от заката до восхода солнца! С чего бы архиепископ стал посещать какую-то пещерницу в ночные часы? А ведь это лишь одна из нелепых бессмыслиц, коими переполнены сии басни, по неразумию ли иль по какой другой причине. Страшно думать, что таковое намерение могло быть не наивным, но умышленным».

Брат Хуан Домингес был отнюдь не единственным, кто находил народные легенды об Эрмане подозрительными. Позднее это же беспокойство, каким объяснялось сокрытие пещеры и последующее буквальное исчезновение ее из виду, а затем и из памяти людской, привело к тому, что и все сведения о ней — как реальные, так и мифические — стали замалчиваться. К XIX столетию сама Эрмана, местоположение ее пещеры забыты — забыты даже в женской обители, выросшей из примитивной общины «беат» XVII века.

Тем, что теперь ее вновь открыли для истории, мы обязаны изменившемуся отношению к прошлому, ранее презираемому как колониальное и обскурантистское, ныне же восхваляемому за мощные проявления народной культуры: за лики святых и святилища, культы и празднества, за обычаи и обряды, которые сегодня уже не бранят как рецидивы народного католицизма.

Вместе с искусством и артефактами народного католицизма извлекли на свет божий и иные образцы его, в том числе общину «беат» XVII века, в которой один журналист, писавший в середине шестидесятых годов нашего столетия, разглядел то, что он назвал «первым женским движением на Филиппинах». Вновь вспыхнувший интерес сосредоточился на Эрмане как на центре вращения целой галактики. Исследователи извлекли из мрака прошлого хроники и легенды о ней, а ее биография, к удивлению многих ставшая бестселлером в шестьдесят девятом году, побудила различные женские организации прекратить междоусобные распри и начать совместную кампанию за признание Эрманы национальной героиней.

И как раз когда общество трясла лихорадка, вызванная интересом к Эрмане, землетрясение семидесятого года вскрыло пещеру на берегу реки в баррио Бато. Поначалу пещеру не связывали с ней, хотя первые исследователи и заявили, что во внутренней пещере обнаружены большие четки и бич. Но затем один проницательный молодой священник, сложив два и два, высказал догадку, что открывшаяся пещера была не чем иным, как убежищем юной отшельницы Эрманы, а баррио Бато и есть Лакан Бато, упоминавшееся в анналах.