— Просто ты слишком близко приняла все к сердцу, — сказал Джек.

Лицо ее окаменело:

— Не смей быть таким всепонимающим со мной!

— Чеденг, кажется, я влюблен в тебя без памяти.

Она изумленно взглянула на него, попробовала было засмеяться, качнулась, потом боком упала на диван и уткнулась лицом в обивку. Он услышал ее рыдания, встал, чтобы подойти к ней, но она сказала, не поднимая лица:

— Не приближайся ко мне.

Он стоял у столика и сквозь стеклянную стену видел часть конторы внизу: девушки в форме деловито печатали за аккуратно выстроенными в одну линию столами. Потом рыдания прекратились. Чеденг села, высморкалась, вытерла нос платком. Она посмотрела на него встревоженными мокрыми глазами:

— Который час?

Потоки машин заполняли проезд к дому Мансано, по всей длине которого прибывавшие и отъезжавшие автомобили образовывали противотечения, стиснутые уже припаркованными по обе стороны лимузинами.

— Аба, падре [115] ,здесь большая фиеста! — сказал шофер такси. — По какому поводу, если позволите спросить?

— День рождения. У дона Андонга Мансано, — пробормотал Джек, развалившись на переднем сиденье.

— Вы хотите сказать, что старик еще жив? Наку,да ведь он был знаменит еще во времена моего деда, тот от него был прямо-таки без ума. Всегда голосовал за дона Андонга, потому что терпеть не мог монахов. Когда меня маленьким поймали с грязными картинками, папаша меня высек, но отца в детстве пороли, если у него находили святые картинки.

Поток машин, продвинувшись немного вперед, опять замирал, но это никого не раздражало — ведь колеса здесь крутились в честь праздника. Скорость не имела значения, все спешили к единой цели — прокричать «ура». Может, последнее «ура», подумал Джек. Он был в костюме и при галстуке, что никак не гармонировало с непраздничным выражением его лица.

— А это что такое? — воскликнул шофер, когда в поле зрения попал фонтан.

— Памятник.

— Статуя дона Андонга?

— Может быть.

— Бомба, падре [116] ,— хихикнул шофер, впившись взглядом в искусно вылепленные гениталии Александра Македонского.

Над статуей, над огромным домом и его нелепой башней нависла серая жара. Небо висело как одно сплошное облако, как какой-то вселенский дым, сгущавшийся в зените, словно именно оттуда извергал его скрытый огонь.

— Большой ураган идет, — перекрестившись, пробормотал шофер.

На деревьях, окружавших дом, уже трепетали листья. А под деревьями за столиками угощались кучки людей, в то время как официанты в черном и белом деловито шныряли с подносами.

— А это что же? — опять воскликнул шофер, останавливая машину.

— Вы имеете в виду священников и монахинь?

Сбоку от парадного входа выстроилось божье воинство в небесных одеяниях.

Шофер вытаращил глаза:

— Но ведь, я думал, он против церкви?

— Он передумал, — сказал Джек, расплачиваясь.

— Ай, наку,как удивился бы мой бедный дедушка. Но все равно — передайте мой привет дону Андонгу, приятель, и пусть подождет, пока я съезжу переоденусь.

Сегодня парадные двери «Ла Алехандрии» были широко распахнуты — огромные, украшенные резьбой, словно портальные ворота храма и столь же в данный момент оживленные, ибо политические приверженцы дона Андонга ордами вваливались в дом и высыпали наружу, натыкаясь то на какого-нибудь оторопелого провинциала в воскресном костюме, то на матрону, остановившуюся поправить юбки, то на сурового вида молодого активиста в черной одежде, как у героя итальянских вестернов, и с волосами, перевязанными лентой.

Вступив в этот водоворот, Джек сказал себе, что теперь уж он тоже в плену у обычая, поскольку открытый для всех дом вождя в день его рождения столь же традиционен для филиппинской политической жизни, как подкуп голосов и переходы из одной партии в другую; это ритуал, обязательный даже для тех лидеров, которые, как дон Андонг, отошли от политики, но не ушли из коридоров власти и в ежегодном праздновании своего дня рождения видят доказательство того, что есть еще у них королевство, власть и слава. Но если здесь все традиционно пьяны, подумал Джек, удивляясь, как он еще может думать в этом реве, то я пока нет; а мне бы хотелось основательно выпить. И он знал, что это желание вызвано не только жаждой. К черту все, надерусь.

В длинном зале под двойным рядом ярко сиявших люстр стояли два ряда столов, вдоль которых теснились пожиратели традиции. Направившись в дальний конец, где толпа курсировала между буфетом с одной стороны и баром — с другой, Джек краем глаза вдруг заметил свою бывшую тещу, мать Альфреды, в красноречиво строгом черном трауре. Он попытался уйти из поля ее зрения, но это лишь привело к тому, что она с тарелкой в руках встала на его пути, протянув ему руку ладонью вверх, словно дорожный полицейский, требующий взятки. Он поднес ее руку к губам, сожалея, что это не бокал с пивом.