Она улыбнулась с некоторым презрением.

— Мне не надо возвращаться. Он сам придет за мной. Мне в отличие от бедной Конни ради этого не придется никуда ехать… О, что такое, падре?

Он резко поднялся и теперь смотрел на нее в упор.

— Я думаю, вы должны кое-что знать, — сказал он. — Вчера вечером ваша дочь должна была приехать ко мне в монастырь святого Андрея. Вернее, у нее был выбор — приезжать или не приезжать.

— И она предпочла не приезжать.

— Но она была на пути ко мне! Наверное, она передумала. Та дорога идет мимо монастыря.

— И теперь вы вините себя за то, что заставили ее поехать.

— Я не заставлял ее.

— Но вы заставили ее сделать выбор.

— Да.

— Между исповедью и душевным смятением, между истиной и смертоносной скалой.

— Нет!

— Но именно так она должна была представлять себе это!

— Да, вероятно, вы правы.

— Бедный падре Тони — вы не должны винить себя. У вас были добрые намерения. Может быть, вы даже убедили ее. Может быть, истина открылась ей на пути к вам.

— Тогда почему же она не приехала? Почему пронеслась мимо?

— Потому что мы не всегда можем остановиться, когда нам этого хочется. Когда-то и я предприняла такое же путешествие… А может быть, она просто не смогла вынести правды.

— Вот этого-то я и боюсь! — простонал он, прижав ладонь к глазам и отвернувшись.

— Но почему, падре? По-моему, всегда лучше знать правду.

— Теперь я в этом не так уверен, — сказал он, все еще не поворачиваясь к ней. — Мой отец и ваша дочь — они оба отправились на поиски истины, и это погубило их обоих.

Она смотрела на человека в черной сутане, стоявшего в затемненной комнате и медленно покачивавшего склоненной головой. Охваченная жалостью и тревогой, она отбросила плед, встала и подошла к нему.

— Почему-то я думала, падре, — мягко сказала она, положив руку ему на плечо, — что ваше дело — нести людям утешение, а не ставить их в тупик.

— Простите меня, — сказал он, поворачиваясь к ней, — но я сам сейчас в таком смятении, что никому не могу помочь.

— О, мне не надо помогать, я не нуждаюсь в помощи.

— Зато мне она нужна.

— Тогда поплачьте у меня на плече, а придет время, я поплачу на вашем, хотите? И не забывайте — вы обещали прийти по первому моему зову.

— А если будет уже поздно? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Не смотрите на меня так пристально, — сказала она, пряча лицо у него на груди. — Я знаю, я выгляжу ужасно старой. Но я не чувствую себя старухой, падре, не чувствую даже сейчас. Наверное, мне надо признать, что из-за всего этого моя жизнь подошла к концу. Но я не могу этого сделать, не могу! Поэтому я и не посылала за вами. Нет, я вовсе не чувствую себя сломленной. Да, у меня сердце обливается кровью каждый раз, когда я представляю ее тело в воде, в этот шторм; но в то же время мне хочется надеть шелковое платье, драгоценности и пойти гулять под дождем, мне хочется подставить себя ветру и дождю, мне хочется ощущать себя живой. Поверьте мне, падре: я вовсе не считаю, что для меня все кончено.

Он почувствовал, как ее маленькое тело качнулось к нему, и неуклюже обнял ее.

— Позвольте, я усажу вас в кресло, — сказал он. — Вам лучше сидеть.

Она покачала головой.

— Мне хочется стоять, — прошептала она. — Мне страшно сидеть или лежать. Пожалуйста, позвольте мне постоять минутку рядом с вами, падре. Когда я стою, мне не так страшно.

Смущенный и сбитый с толку, он держал ее в объятиях и отчетливо слышал в тишине вой ветра. Потом с легким тактичным щелчком повернулась дверная ручка, и из спальни вышла, вытаращив глаза, Кикай Валеро.

— О падре Тони! Вы лучше любого доктора — вам удалось поставить нашу пациентку на ноги! Он умеет утешить, как никто другой, верно, Конча? О, нет, падре, не отпускайте ее — обещаю вам, я ничего не скажу в монастыре святого Андрея. Конча, ты замерзла! Может быть, все же ляжешь в постель?

— Нет, нет, не надо. Когда я стою, мне гораздо лучше. Дайте мне покурить, падре. Кто это звонил, Кикай?

— Мой муж. Он сказал, что Мачо в конце концов отказался от поисков. Фидель говорит, что бедняга плакал как ребенок. Они пошли к нам домой переодеться в сухое, но, когда Фидель спустился вниз, Мачо уже не было. Ты о нем не беспокойся, Конча. Скорее всего, он пошел куда-нибудь напиться. Сейчас это ему будет только на пользу. Бедный малый, он так страдает. И еще долго будет страдать. Может быть, пошлем Видалю еще одну телеграмму? Он должен знать, к кому надо обратиться, чтобы нам помогли обыскать всю бухту. Впрочем, сомневаюсь, удастся ли что-нибудь сделать сегодня — такой шторм. А вообще тебе совершенно незачем сидеть здесь и ждать новостей. Умоляю тебя, Конча, поехали ко мне. Я считаю, что в подобных обстоятельствах отель не подходящее место, особенно отель за границей. Я понимаю, почему ты не в состоянии здесь плакать: тут такая казенная обстановка. Но уж у меня дома ты сможешь выплакаться вдоволь.

Падре Тони сказал, что ему пора домой.

Прислонившись к столу и сложив руки на груди, Конча сказала, не вынимая сигареты изо рта:

— Я хочу поехать с падре Тони и побыть возле его отца.

Она вздохнула, погасила сигарету и взяла со стола плащ падре Тони.

— Почему бы вам не взять меня с собой, падре? — продолжила она, помогая ему надеть плащ. — Пожалуйста, возьмите меня с собой!

Кикай Валеро, испугавшись, что на этом ее роль может кончиться, заявила, что подобное желание, конечно, свидетельствует о благородстве и добрых намерениях Кончи, однако в сложившихся обстоятельствах…