Цветы на подоконнике
вернуться

Пестрово Клавдия Прокофьевна
Шрифт:

КЛАВДИЯ ПЕСТРОВО. ЦВЕТЫ НА ПОДОКОННИКЕ (Австралия, 1965)

Зима в Сиднее

Холодный ветер весело качает На голых ветках красные цветы И, улицы до блеска выметая, Срывает с крыш железные листы. И пальму юную схватив за ворот, Свивает из волос ее клубки. А солнце лакирует ярко город И тонут чаек белые платки В лазурно-золотистой кисее. И пена бесноватого прибоя, Как снег, когда-то… Где-то под Москвою… В разрытой за день, мягкой, колее…

Караджонг

Тамаре и Глебу Б.

Догорал уже день тот осенний, Бил заката торжественный гонг Над долины синеющей тенью У подножья высот Караджонг. Засыпали под заревом алым Эвкалипты в расселинах скал И меж листьями осень звучала, Как немолчный прощальный хорал. А кругом — краснобурые спины Тех же скал, равнодушных к векам И внизу растекалась равнина, Почти так же бескрайно, как там… И, притихши, как птицы в ненастье, — Дети чуждых и дальних сторон — Мы с тобой были близко от счастья, В этот день, у высот Караджонг…

Terra Australis (Южная Земля — лат.)

Смоковница, безлистая, сухая, У лукоморья в сон погружена И океан брюзжит, припоминая У ног ее былые времена. «…Тогда здесь не было скамеек белых И паровозный не визжал свисток… Летели, обрывая листья стрелы И эму грузно падали в песок. Шумела ты, главой зеленолистой Под клики радостных нагих фаланг. Свистел, как ветер, лентой золотистой Добычу настигая, бумеранг. В кострах шипели листья благовонно, Варили любры [1] черные еду. Сбегались пикканинни. Щелкал сонно Рой розово-хохлатых какаду. И выли, ночью, красные ущелья, Где разукрашенные дикари, Бросая копья, в боевом весельи, Скакали в пламенном корробори. Теперь не то… Кликушный вой сирены В прибрежный ударяется гранит, А на скамье, в соленых брызгах пены, Печально любра — белая! — сидит. Что надо ей?.. И что нам в белокожих?..» Молчит смоковница. Ворча, прибой Колышет пятна нефти у подножья Морщинистой смоковницы седой.

1

«Любра» — женщина; «пикканинни» — ребятишки; «корробори» — военная пляска, — на языке австралийских чернокожих. (Примеч. К. Пестрово)

«…Безжалостное солнце…»

… Безжалостное солнце Сегодня, слава Богу, под вуаль Запрятало свой раскаленный шар. Как сероватая жемчужина Сияет, изнутри лучась, Сегодня день. И — никого кругом. Лишь далеко, на горке, человек Стрижет траву, под домиком-игрушкой, Да предо мной, качаясь на волнах, Ныряет — ловит рыбу — корморан. В боках морщинистых, слоновых скал Бурлит прибой, кипящим молоком; Ловец, держась за белой полосой, Вдруг исчезает, кажется, так долго! А он уже во-он там, — качается На белом гребне вздыбленной волны И в темном клюве — рыбка, серебром. Сливаются в одну симфонию Три разных звука: чаек тихий стон, Удары равномерные волны И монотонное журчание Холодного и светлого ключа, Текущего из трещины скалы. Я так лежу недвижно, что вблизи, Не далее, чем в двадцати шагах, Собрались, на горе покатой, чайки, Как в Троицу, у церкви, девушки, В платочках белых, в красных сапожках. Прохаживались чинно и степенно, Друг к дружке наклоняясь иногда, Ну, точь-в-точь девушки, шепча секреты! Потом, взмывая вверх бесшумной стаей, Парили неподвижно надо мной, Благословеньем распростертых крыльев Напоминая дрогнувшему сердцу, Ту церковь, у Успенья, на горе, Куда меня водили маленькой… Лазурный свод и Дух Святой вверху, В раскрытых окнах ласточки и солнце! А по углам, в голубоватой дымке, Летели золотые херувимы, На белых крыльях… Где б я ни была — Каких красот, каких очарований Не колдовала б прелесть надо мной — В моей душе, в моих глазах, ушах, Не выдыхаясь столько лет, не тлея, На веки-вечные — одно и то же: Благоуханья, краски, голоса И свет — немеркнущий! — моей земли… Кружитесь, чайки, над моей тоской…

«Ты помнишь след проселочной дороги…»

Там неба осветлённый край Средь дымных пятен. Там разговор гусиных стай Так внятен.

А. Блок

Ты помнишь?.. След проселочной дороги… И золотую поднимали пыль, С шуршаньем мягким ехавшие дроги, И волновался по ветру ковыль. Ты помнишь?.. Дым над табором… Цыганам Та голубая степь — и мать, и друг! Как плавно реял коршун над курганом И, камнем, падал на добычу вдруг! И речка, в стройных камышах теряясь, Шептала им забытые слова, И цвел горошек алый, завиваясь, И дрёмно поникала сон-трава. И полустертые тысячелетья Смотрели с придорожных серых баб — Раскосый след былого лихолетья, Монгола плоский лик, свиреп и ряб. Ты помнишь степи свежую безбрежность? И звон кузнечиков, и свист синиц, И черной ночи бархатную нежность, В мерцанье сонном звездных колесниц? Ты носишь в сердце аромат отчизны? Хранишь ли в нем ты Русский уголок? Но если нет… так правь по сердцу тризны — Оно мертво, как ссохшийся венок.

Вишневый сад

Там — за холмом, за рощей, за долиной — Мой дом родной скрывается во тьме.

А. Блок

Все было… Грусть запущенного сада И первый снег… И сизой степи даль. Пушистых веток вешние каскады И тонких веточек ноябрьская печаль… Все было… Свет родного небосвода И дом, с цветущей вишнею в окне. Сияла кротко русская природа. Родные звезды пели в вышине… Все разлетелось в леденящем шквале. Ушел глубоко в землю тайный клад. Нет!.. Мы не продали! Мы потеряли Пути-дороги в наш вишневый сад. Что жизнь без родины?.. Холодная, пустая, Как заколоченный навеки дом. Где ждет душа забытая, стеная, И ветви бьются, плачут за окном.

«Распускалися почки…»

Распускалися почки. Кружили черемух метели. Пахло сыростью, прелью, Фиалками, влажной землей И — пронизаны солнцем — Сверкали дождей карусели, Был апрель весь прозрачный, Сияющий и голубой. Пасха… Русская Пасха! Заутреня — Свет и победность! Ослепительность розговен, Алые пятна яиц, Горделивый кулич, Сырной пасхи миндальная бледность, Дорогих — невозвратных — Лучистость пасхальная лиц. И когда мое сердце — до срока, Чужбина источит, Вспомнив Пасху в России, Умру я легко, как во сне. Было что-то особое В звездном цветении ночи И земля, трепеща, Ожидала в святой тишине.

«Куличей горделивые башенки…»

Куличей горделивые башенки, Гиацинтов Страстная краса, Разноцветные яркие крашенки И повязана бантом коса. Эти звезды, как гроздья смородины! Как видение светлое — Мать… Это детство мое, это — Родина! Это то, с чем легко умирать…

Литания

Тополь, мой желтеющий, Стародавний друг! Что под зноем млеющий, Ищешь ты вокруг? Не овсы ль зеленые? Голубень ли льна? Эх, пески каленые! Чуждая страна… Все пески зыбучие Здесь — куда ни кинь. Полыхают, жгучие Ветры из пустынь. Вихри окаянные Сушат-жгут кору, Смехом, птицы странные Будят поутру. Ни весны, ни осени, Ни родимых вьюг, Ни зеленой просени Р ечушек-подруг… Оттого сребристую Клонишь ты главу, Усыпая листьями Жесткую траву. Помнишь, как, любимые Пели небеса? Ширь необозримая! — Степи да леса… Ливни благодатные, Как ласкали лист? Как в часы закатные, Сладок птичий свист? В зелень-мох увитые Булькали ручьи, Пашней, домовитые, Бегали грачи. А когда с черемухи Облетит фата, Зацветут подсолнухи, Маки… Красота! Зазвенят под тополем Косы о бруски, Замелькают по полю Яркие платки. Отрокочет грозами Августовский зной, Отшумит березами Лето за весной. И, стопой багряною, Осень вступит в круг, Сизыми туманами Обовьется луг. Звонко лес аукнется, Дух пойдет грибной, Мягко оземь стукнется Жёлудь вырезной. А потом — замечутся Вихри спозарань, Волчьи очи светятся, Стонет глухомань. Ждут поля печальные, Под вороний грай, Зимушку хрустальную, Белоснежный рай. Вот они, пушистые! В санках, с бубенцом! Пахнут, серебристые, Стелятся ковром. Веточки — жемчужные! Леса не узнать! Как под звоны вьюжные Сладко было спать! Эх, блаженство бывшее, Плачем, ты и я… Где ты, нас родившая, Русская земля?..