– Аманчик, тебе больно? – всплеснула руками Галинка.

– Эх я, пустая башка! Как же я оступился? А эстафета! Уй! Мы же проиграем соревнования! – замотал головой Турекулов.

– Что же делать? Что делать-то, господи? – Галинка растерянно закрутилась на месте. Потом опустилась рядом с ним.

Старый, с заглаженными стенками, заросший травою и кустарником овраг казался ей ловушкой, из которой им не вырваться никогда.

– Может, носилки сделать? Или костыль? – наконец очнулся от оцепенения Дубравин.

– Тут надо самим выкручиваться! Прибегут судьи. Ох-ах! Нас снимут с дистанции. И кранты. Не видать нам победы как своих ушей. А столько сделали!

– Во, нашел! В принципе, все равно, кто у нас раненый. Ты, Галь, беги. Предупреди наших. А я понесу его. Как смогу.

Шурка наклонился, подхватил друга на руки. Поднял.

– Аманчик, держи меня крепко за шею.

Медленно пошел по тропинке вперед. Попытался выбраться из оврага наружу и не смог: ноша мешала. Присел на край.

– Ну ты, Аман, блин, худой, худой, а тяжелый – не утащить.

– Надо помощи ждать!

– Давай сделаем по-другому. Помнишь, как в детстве в Чапая играли? Вот и садись на меня верхом. Буду твоим конем.

Теперь он легко вышел из оврага. Ступил на простор. И будто изнутри толкнула его какая-то сила. Влилась в позвоночный столб. В руки. Сама собою непроизвольно сжала зубы. В душе появилась готовность преодолеть все. Идти до конца.

Тропа вилась между кустарниками можжевельника, барбариса, боярышника. И Амантай, у которого сохло во рту, даже ухитрился сорвать несколько ягод, пока они шли по ней.

Они преодолели уже больше половины пути, когда наконец увидели бегущих Галинку, Аркадия Тихоныча Кочетова и еще двух ребят из команды с носилками.

Бойко, петушком подбежавший Тихоныч скомандовал:

– Давай слезай с него! Счас Федор с Колей тебя на носилках потащат!

– Не-а! – прохрипел Шурка. – Тогда нам не зачтут эстафету. Снимут очки. Мы проиграем!

– Да черт с ним, с проигрышем! Тут такое дело!

– Не надо! Осталось-то всего ничего! – из-за плеча проговорил Амантай. – Мы так старались. Попробуем еще. Это наши последние соревнования.

– Ну, смотрите, черти полосатые, – отступился Тихоныч.

– Крепче держись! – Шурка встряхнул Амантая за спиной и медленно, упрямо пошел вперед. «Санитары» с носилками двинулись следом.

Он сильно устал. Взмок. Соленый пот тек по бровям, щипал глаза. Отяжелевшие руки, поддерживающие друга, разгибались сами собою, не в силах выдерживать такое напряжение. Один раз хотел даже присесть. Но потом понял, что встать уже не сможет.

На последних ста метрах останавливался шесть раз. Встряхивал Амантая, поправлял руки.

Наконец финиш. И вот он опускает Амантая на смятый брезент рядом с санитарной палаткой. А сам отходит к медвежьему камню. Садится, прислонившись спиной к его ноздреватой теплой поверхности.

Сидит долго, долго. Отдыхает. Молча, смотрит, как суетится возле Амантая черноволосая девушка-фельдшер с зеленой брезентовой сумкой, на которой ярко выделяется красный крест. На то, как мелькает белый бинт в ее мягких полных руках.

Вокруг стоят ребята. Доносятся возбужденные голоса, обрывки фраз.

– Я за веревку схватился, а она мокрая вся, скользит…

– Смотрю, а он валится с моста…

– Как куль с овсом…

– Думали, счас рванут…

– А судья, судья… Стоит и не машет флажком…

К нему, покачивая крутыми бедрами, подходит Люда Крылова. Осторожно, участливо спрашивает:

– Саша, ты как?

– Отдыхаю, обсыхаю. Нормально. Что с ногой?

– Перелома нет! Просто сильно подвернул. Связки потянул или порвал. С месяц попрыгает с костылем.

– Нам эстафету зачли?

Она достает душистый беленький платочек из кармана, вытирает ему лоб:

– Да, сначала спорили. Говорили, что не по правилам. Потом наш дирек-Феодал с ними поругался аж. Орал, что будет жаловаться. Сейчас очки считают.

Сигнал к последнему общему построению звучит неожиданно. Шурку он застает в палатке. Там он переодевается. Когда выходит на построение, все команды уже стоят на лагерной линейке при полном параде. То есть в спортивных костюмах с лампасами и разноцветных пилотках с эмблемами.