— Тшш! — прошипел Фазыл, будто кто-то мог услышать. — Тише говори, Нурум. Уж чего-чего, а слухачей сейчас хватает. Весь город сбился с ног — ищут Мамбета.

Нурум заговорил шепотом:

— А что он мог натворить?

— Об этом я не буду говорить, а ты не спрашивай. Страх! Не страх, а ужас один. Народ только об этом и говорит.

— Может быть, может быть. Маке на все способен. А все же что он наделал?

— Ты знаешь, когда произносят имя Мамбета Уразбаева, дети со страху перестают плакать. В начале лета он прибыл сюда с десятью джигитами и записался в отряд Жанши. Русский язык он знает, отважен и способен, поэтому назначили его начальником интендантской службы. Аргамаки самого Жанши, обученные кони командиров — вся конница в руках Мамбета. Захочет — даст коня, не захочет — самому Жанше не даст. Вчера Мамбета вызвал подполковник Кириллов и давай ругать: «Почему коней не хватает? Ты разболтался, разбазариваешь коней». «Я тебе не подчиняюсь, хватит мне гнуть спину перед казаками, — отвечает Мамбет. — И признавать тебя не стану!» Тогда Кириллов распорядился посадить его на гауптвахту. Но Мамбет избил двух солдат, которые пришли за ним, и ворвался в кабинет Кириллова. «Сейчас же убирайся отсюда, валяй к своему атаману Мартынову. Иначе башку срублю», — говорит. Кириллов за наган. Мамбет вырвал наган, связал подполковнику обе руки назад, плотно закрыл дверь и ушел восвояси. Казахи, стоявшие за дверью, ничего не слышали, а если и услышали, вряд ли посмели бы задержать Мамбета. После того как Кириллову развязали руки, он приказал: «Задержать и передать военному суду!» Но Мамбет как в воду канул. Ищут по всему городу, да что толку.

— Собственными глазами, возле Шидерты… — начал было Нурум, но Фазыл поспешно перебил:

— Держи язык за зубами! Не вздумай болтать: «Видел, слышал». Тюре Арон объявил, что он красный болшабай [2] , бежавший с окопных работ, что он из числа измен-ников-кердеринцев, посланный для разложения ханского войска. Ты знаешь, кто такие изменники-кердеринцы?

— О, Фазыке, ведь Кердери — большой род. Откуда мне знать? — ответил Нурум и продолжал изумленно:

— Ай да Маке! Вот джигит!

— Кердеринцев много, но изменник-кердеринец, который на стороне красных, то есть на стороне Айтиева и Бахытжана Каратаева…

Нурум вскинул брови.

— Айтиев все лето был у нас. Точнее говоря, весной, около двух месяцев. Почему его называют изменником? Он любил простой народ. Истинный учитель, наставник нашего Хакима. Мой отец очень уважает его. Если Мамбет вместе с Айтиевым, то он нашел себе умного товарища, — горячо проговорил Нурум.

— Ну, это как сказать, — ответил Фазыл неопределенно, но последние слова Нурума, видать, пришлись хозяину по душе: он погладил голый подбородок, потом чуть закрутил кончики редких рыжеватых усов, помедлил и продолжал рассказывать о Мамбете:

— Что скажешь о таком джигите? Телом вон какой: крепкий, сбитый, как пень. Лицо тяжелое, изрытое оспой. Кулачищами может кол забивать. Там, где шагнет, все живое в сторону шарахается. Медведь, да и только! Верно?! А нрав? Однажды женщины аула, пожилые, молодые — все, собрались и решили поколотить Мамбета. «Давайте набросимся сообща на этого чертяку, снимем штаны из шкурок и наденем на его непутевую голову. А то совсем, дьявол, распоясался: где схватит — там синяк, начнешь отбиваться — свалит тебя и платье на голову натянет, хоть задохнись, припрячешь еду — нет, найдет да и тут же слопает. Давайте проучим его хорошенько!» Собрались они в одном доме, пятнадцать женщин, и пригласили Мамбета к чаю. Кое-кто из них даже веревку, рассказывают, приготовил, чтобы связать Мамбету ноги. Пришел Мамбет, уселся, уплетает за обе щеки лепешку с маслом, попивает чай, но тут одна из женщин, крепкая и острая на язык, пнула его в бок и говорит: «Да подвинься ты, чучело. Ишь раскорячился, сколько места занял». И тут все женщины, сидевшие наготове, разом навалились на Мамбета.

— Эй, посуду разобьете, сороки! Будь вас хоть тридцать, мне вы ничего не сделаете. Не троньте лучше, а то хуже будет, — предупредил их Мамбет.

Минуты через две-три встревоженный аул прибежал к дому, откуда доносился неистовый женский визг. Оказывается, Мамбет свалил в одну кучу, словно тюки, пятнадцать женщин и уселся верхом на них. Те, что попали вниз, уже задыхались, а которые наверху, визжали, что есть мочи. Стоило им чуть пошевельнуться, как Мамбет предупреждал: «Спокойно!»— и щипал за бедра то одну, то другую.

— Если пересказывать проделки Мамбета, можно весь вечер говорить и не перескажешь. А как он бежал с окопной работы! Целая история. Сказка! В скольких переплетах перебывал, чего только не вытворял, пока из далекой России не дошел до Яика?! История с сивой кобылицей случилась уже после того, как он перешел Яик.

— Да… — приготовился слушать Нурум, но хозяин раздумал продолжать:

— После расскажу. Когда с работы приду. Сейчас и я спешу, и тебе нужно отдохнуть. Поужинай и ложись спать.

Нурум вынужденно согласился.

— Жаль, что спешите, я бы с удовольствием послушал про Мамбета. Вы что — ночью работаете?

— И ночью, и днем. С тех пор, как образовали войско, работаем в две смены. Сегодня мой черед идти в ночную смену.

Фазыл торопливо допил чай и отправился на бойню. Нурум, оставшись один, задумался о своей судьбе. Ему смутно казалось, что и Мамбет, и его настойчивое «поезжай со мной!»— звали его, Нурума, к чему-то неясному, неизведанному,

И до ужина, и после встреча с Мамбетом не выходила из головы.

Нурум спал крепко. Дорога в шестьдесят верст утомила его. Волнения последних дней, частые тревоги напрягли нервы, словно струны домбры, — теперь все это осталось позади, и он спал спокойно, безмятежно.

— Дрыхнешь до самого обеда, а я, ей-богу, еле-еле спас твоего коня. Еще хорошо, что знакомый попался, — ясно донесся голос Фазыла, но слова не дошли до сознания Нурума, и он повернулся на другой бок.

Голос продолжал:

— А конь у тебя приметный: круп широченный и бугрится, как опрокинутый котел! А грудь-то, грудь необъятная! Навострил камышиные уши! Морда длинная, сухая, выхоленный, выхоженный, конь-огонь! Не раз, наверно, приходил первым на состязаниях твой белоногий мухортый! Красавец! Глаз не оторвешь…