Шрифт:
– Мне царева помощь не нужна! – крикнул Никон и так сжал кулаки, что косточки стали белыми. – Я на нее плюю и сморкаю!
– Патриарх Никон, взбесился ты, что ли? Такое городишь на государское величество? – Неронов и руками развел, и бороденкой затряс. – Все вселенские соборы призывали благочестивых царей себе на помощь.
– Я, кроме Евангелия, ничем не сужу.
– В святом Евангелии написано: «Господь рече, любите враги ваши, добро творите ненавидящим вас», а тебе кто и добра хочет, ты и тех ненавидишь. Одних клеветников да шепотников любишь, и жалуешь, и слушаешь.
Никон, смекнувший, что в запальчивости сболтнул лишнее, защищался, совсем уже в себе неуверенный.
– Я сужу по правилам святых апостол и святых отец.
– В правилах написано: «Клеветникам веры не яти, но сыскав истинными свидетелями», – наступал Неронов. – И написано также: «Клеветникам наказания чинити без пощадения». Тебе явно клевещут на добрых людей, а ты веришь!
Горяч и справедлив был Неронов, а Никон могуч и упрям. Решения он своего не отменил, но дело все-таки отправили на утверждение царю.
Неронов тоже не смирился и подал царю через Стефана Вонифатьевича извет на патриарха, извет подписали Неронов и ярославский протопоп Ермила.
По грибы
Отбушевав, лето переливалось в умиротворенный август. Плоды отяжелили землю, и это было ее торжеством. Она тотчас успокаивалась, как мать, родившая дитя, и погружалась в сон, чтобы самой себе присниться маленькой девочкой. Сон этот всякий раз оборачивался явью. И все начиналось заново: оттаивать, расти, цвести и родить самою себя. В этой вечной переменчивости и была заключена незыблемость мира – опора жизни человеку.
Люди этак не умели. Не считаясь со временем года, они затевали дела самые прехитрые, рассчитывая, что устраиваются на целый век, а то и на века.
Но они уж в том были молодцы, что одинаково умели радоваться и зиме, и весне, и лету, и осени.
Теперь радовались августу.
Боярыня Федосья Прокопьевна Морозова с родною сестрицей княгиней Евдокией Прокопьевной Урусовой отправились в лес по грибы.
Две дюжины вооруженных рогатинами холопов окружали карету. Две сотни молодых женщин и девушек дожидались боярынь на лугу. Все были одеты празднично: в кокошниках, шитых жемчугом, в расшитых сарафанах, все с раскрашенными лукошками.
Боярыни вырядились в крестьянское. То была затея Федосьи.
– Ах! – шепнула она Евдокии. – Хорошо быть боярыней, да только уж ни леса тебе не видать, ни поля. И на само-то солнце, кажется, в одиночестве не поглядишь.
Вздохнула и вслед за сенными своими девушками пошла под зеленые своды бора.
– Матушка-боярыня! – окликнули ее уже через мгновение. – Вон, под папоротником-то!
И чьи-то руки тотчас выломали папоротник, и перед сановными грибниками встал красавец боровик. Шляпа набекрень, грудь как у петуха.
– Матушка-боярыня! Направо ступай!
Тут новое грибное чудо: мамаша-толстуха, как индюшка, а вокруг шарики, побольше, поменьше.
– Матушка-боярыня! Лисички! Эвон сколько!
– Сбежим? – шепнула Федосья своей сестрице. – Спасу нет от них.
И пошли они, пошли. За дерево, за другое, за кустом пригнулись, полянку перебежали, через канаву прыгнули.
– А ты лес знаешь? – спросила Евдокия Федосью.
– Где же мне его знать, когда самой и шагу ступить не дадут?
– А потеряемся?
– Столько народищу! Найдут! А не найдут, я с них шкуру спущу!
Евдокия надула щеки и фыркнула:
– Ты и впрямь грозная боярыня!
– А не боярыня, что ли? – Федосья так глянула, так глянула…
Евдокия снова засмеялась, тихонько и как-то особенно.
– Ты знаешь, Федосьюшка, мне и впрямь до сих пор не верится, что мы вон кто теперь! Были-то кто? А теперь как скажут – Морозова, Урусова! Душа в пятки уходит. О нас ведь с тобой!
– Не робей, сестренка! Я тебе про это так скажу: в боярынях да в княгинях лучше!
– Лучше-то лучше, – согласилась Евдокия. И ахнула: – Грибок!
Наклонилась, сорвала. Показала.
– Беленький.
Тут и Федосья увидела гриб, да пребольшой. Так и кинулась к нему.
– Ух ты!
Сорвала и засмеялась.
– Видишь, боярыня с княгиней чему рады – грибам. Крестьянки-то кадушку за лето наносят, а то и две, и три.
Было слышно, как аукаются сенные девушки и служанки.
– Пошли-ка побыстрей! – Федосья свернула в частый мелкий березнячок.
Они очутились у неглубокого, веселого даже оврага. Перешли. И словно бы сон-трава закачала над ними своим колдовским венчиком.