То, что когда-нибудь наступит момент, когда ей придётся разделить своего мальчика с другой женщиной, она понимала прекрасно. Но от этого понимания легче не становилось. Захлёбываясь от ревности и боли, материнское сердце рвалось на тысячу мелких кусочков, и с этим ничего не поделаешь.

Много лет назад, когда, предав и обманув её, Леонид уходил к другой женщине, Наде казалось, что сильнее той боли, которую она испытывала тогда, просто не может быть. Но сейчас она чувствовала, что всё произошедшее шестнадцать лет назад, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ей предстоит пережить теперь.

Если бы Надежда знала, что та, другая, оставшаяся в их квартире на ночь, не значит для её мальчика ничего, она бы перенесла её вторжение в их дом с лёгким сердцем и даже сама постелила бы ей постель. Но знать наверняка она этого не могла, и оттого её материнская душа плакала навзрыд.

— Мам, ты чего? — неожиданно плеча Надежды коснулась рука Семёна. — Тебе нехорошо?

— Да нет, сынок, всё в порядке, — заставив себя улыбнуться, Надежда встала, стряхнула с тряпки крошки в мусорное ведро и включила горячую воду.

— Как это в порядке, если я вижу, что нет? — обеспокоенно проговорил Семён и, подойдя к матери, заглянул ей в лицо. — Ты что, расстроилась из-за Ирки?

— Не говори глупостей, — Надежда взялась за флакон с моющим средством. — Чего-то я сегодня устала, даже сама не знаю почему. Лягу-ка я пораньше спать, как ты считаешь?

— Мам, неужели ты думаешь, что я слепой? — Семён забрал из её рук мыльную губку. — Если тебе неприятно присутствие этой девчонки в нашем доме, я могу её выгнать сию же секунду, ты только скажи.

— Как это «выгнать», на дворе же почти ночь? — прошептала Надежда и тут же почувствовала, как режущая боль начала потихоньку отступать. — И потом, зачем же обижать человека: сначала ты попросил её остаться, теперь собираешься выгонять. Так не делают.

— Ну, во-первых, я её ни о чём не просил, она сама навязалась, — пожал плечами сын. — А во-вторых, твоё спокойствие для меня гораздо важнее, чем её обиды.

— Ты так говоришь, будто она для тебя ничего не значит, — Надежда выглянула в коридор, соединяющий прихожую с кухней.

— Абсолютно ничего, — спокойно подтвердил Семён.

— Тогда зачем ты её оставил у себя?

— Природа требует, — ухмыльнулся сын.

— Знаешь что, природа, иди-ка ты к своей даме, а то она бог знает что про тебя подумает, — Надежда подтолкнула Семёна к дверям. — А за меня не волнуйся. Я действительно за эту неделю очень устала, только и всего.

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Не говори глупостей, — ещё раз повторила Надежда и забрала из рук сына мыльную губку. — Ты хоть руки помой, прежде чем к девушке идти.

— Мам, а когда мне будет пятьдесят, ты тоже будешь отправлять меня мыть руки? — синие глаза Семёна заискрились весельем.

— Да. И ещё каждый раз буду следить, чтобы ты не перебегал дорогу перед машинами.

— Да, это серьёзно.

Подойдя к раковине, Семён подставил ладони под сильную струю воды, и от его рук во все стороны полетели брызги.

— Сёмка, смотри, что ты делаешь! — невольно рассмеялась Надежда.

— Спокойной ночи, мамочка!

Подмигнув, он, как в детстве, вытер мокрые руки о край её фартука и быстро ретировался с кухни, а Надежда, прислушиваясь к затихающим шагам сына, тепло улыбалась, потому что в этот вечер она была самой счастливой и самой любимой женщиной на свете.

Пьяный май девяносто шестого заливал Москву духмяной пеной черёмухового цвета. Облетая, крохотные лепестки устилали землю тонким батистовым полотном, источавшим головокружительный аромат, заполнявший собой все уголки скверов и дворов. Стоя под открытой фрамугой, Настёна с удовольствием вдыхала чудный запах пробудившейся земли и счастливо улыбалась.

В огромное стекло больничного окна ей было хорошо видно, как, торопясь по своим делам, по узенькой, словно нарисованной на листке бумаги простым карандашом дороге, ехали смешные игрушечные машинки. Торопливо пробегая мимо, они обгоняли друг друга, суетливо подмигивали едва заметными щёлочками глаз и даже не подозревали о том, что на шестом этаже больничного корпуса, почти прижавшись носом к оконному стеклу, стоит счастливая девочка Настя и наблюдает за их бестолковой суетой.

Ночь над Москвой уже растягивала своё тёмное бархатное покрывало, продырявленное редкими точечками острых звёзд; во дворах загорались круглые бусины желтоглазых уличных фонарей, и, словно просыпаясь ото сна, в домах один за другим зажигались тёплые квадратики окон.