Шрифт:
Огульнязик, возбуждённая, с понятпой тревогой ожидающая шума по поводу, исчезновения Узук, встретила гостью почтительно.
— Проходите, Энекути-эдже… Присаживайтесь…
Стоя в дверях, Энекути криво усмехнулась.
— Пройдём ещё… Успеем…
— Садитесь вот сюда… Чай уже готов. Сейчас я вам пиалу достану…
— А одежду ишана-ага ты мне не достанешь?
— Какую одежду?!
— Ту самую, что ты вчера Узук с её бродягой отдала!
Огульнязик ахнула от неожиданности, закрывая рот руками, обомлела. Ей показалось, что её обухом по голове ударили. Всё закачалось, поплыло перед глазами, во рту сразу пересохло. А Энекути безжалостно продолжала:
— Что голову-то опустила? Думала, о проделках твоих никто не уз-нает? У-у, бесстыжая!.. Биби-эдже плачет у себя в кибитке, пир мой плачет в своём худжре, Черкез-джан в дороге плачет — одна ты радостная ходишь, смеёшься над общим горем? Посмотрим, долго ли тебе придётся смеяться. Посмотрим, сколько времени ты злорадствовать будешь!.. «Проходите, Энекути, садитесь…» Да я у такой нечестивицы порог не переступлю, куска хлеба не отведаю!.. Говори, куда проводила гостей с чужими подарками?! Да руки убери! Чего закрываешься? Вчера надо было стыдиться. Убери руки!..
Трудно сказать, что промелькнуло за эту ужасную минуту в голове Огульнязик. Может быть, молодая женщина видела себя опозоренной, оплёванной всеми и потом — живой кричащий факел, извивающийся от нестерпимых объятий пламени. Может быть, перед глазами её прошла возбуждённая, запыхавшаяся толпа, а там, откуда уходили люди, вздрагивала и шевелилась большая груда камней.
— Жертвой мне вашей стать, сопи-эдже! — взмолилась она, падая на колени перед Энекути. — Я в ваших руках… Убейте» бросьте меня в огонь, но не позорьте перед людьми! Всё сделаю, что прикажете, только не губите!..
Удовлетворённая Энекути несколько минут молча наслаждалась своим триумфом. Потом прошла и села на почётное место. Огульнязик заметалась вокруг неё, не зная, чем угостить, чем одарить свою страшную гостью.
После ухода Черкеза в келье ишана Сеидахмеда долго говорили о случившемся, порицали испорченность современной молодёжи, падение нравов, неуважение к старым законам и обычаям. Некоторые из приглашённых, выразив надежду, что всё уляжется, ушли, сославшись на дела. Остались четверо наиболее именитых стариков и Бекмурад-бай. Крупный и сильный, в шуршащей рубахе из белоснежного маркизета, он сидел, как большая хищная птица, за всё время обронив всего несколько слов. Когда закрылась дверь за последним из уходящих, Бекмурад-бай достал бумажник и небрежным жестом бросил несколько кредиток ишану Сеидахмеду.
— Возьмите, ишан-ага, за ваши заботы и беспокойство.
Ишан неторопливо подобрал деньги, прочёл молитву; провозглашая аминь, поднёс руки к лицу.
— Мы приехали за невесткой, — помедлив, сказал Бекмурад-бай. — Аманмурад с тётей на фаэтоне отвезут её домой… А я верхом отсюда поеду и город — дела ждут.
— Конечно, конечно, — поспешил согласиться ишан — У занятого человека всегда дел много… Говорите, сам полковник приказал? Ну, конечно, тогда наш долг — с честью вернуть её законному мужу,
Старики согласно поддакнули:
— Обязаны вернуть…
— Раз сам господин полковник велел — о чём речь…
— Арчин Меред и пикнуть не посмеет!
— Плакали его денежки, что он дивалу поднёс!
— Один пьёт из лужи, а другой колодец копает, — многозначительно усмехнулся Бекмурад-бай. — Значит, разрешите забрать нашу невестку, ишан-ага?
— Да-да, наш долг порученное пёрнуть с честью, как сказано… — начал было ишан и застыл с раскрытым ртом: в келью ввалилась гримасничающая Энекути. На мгновение она замерла у порога, плюхнулась на ковёр и поползла к ишану, как несуразная толстая, чудовищная мокрица.
— Горе, пир мой! — завопила она и стала осторожно рвать сальные косицы своих волос. — Опозорились мы!.. Перед всем светом осрамились!..
— Что опять?! — закричал трясущийся ишан. — Говорите, что стряслось?!..
— Ой, горе… Этой ночью доверенная вам гелин сбежала с каким-то оборванцем…
— О аллах!., о аллах! — закричал ишан, простирая руки к потолку кельи. — Что за страшные знамения посылаешь ты правоверным! Мой сын превратился в презренного косе [71] … А теперь какой-то бродяга оскверняет святость этого места и увозит чужую вещь… Аллах, неужели конец света наступает?!
71
Косе — буквально «безбородый», а также презрительная кличка.
Бекмурад-бай поставил на сачак недопитую пиалу, чая. Его обычно бледное лицо стало кирпично-красным, глаза налились кровью. Он был зол на ишана и за то, что тот не сумел сохранить Узук, и за его бессмысленные выкрики. Бекмурад внешне чтил аллаха, но в трудную минуту полагался не на божественную милость, а на свой бумажник и свою саблю. «Старый; ишак, — подумал он сердито, — взятку получил, а сделать ничего не сумел, пенёк трухлявый!»
— Оставьте, почтенный ишан-ага, — сказал он б досадой, — как говорят, умершего плачем не воскресишь. Успокойтесь и пошлите кого-либо в село — пусть поспрашивают жителей, может, кто видел беглецов.