Шрифт:
— Кого осёл не лягал, тот коня не боится. Женишься — по другому запоёшь, братец. Какая жена попадётся, а то и от одной в пески убежишь.
— Я не убегу! — самодовольно сказал Дурды. — Она скорее убежит!
— Хвалился цыплёнок, что коршуна одолеет!
— Вот увидишь!
— Ладно, увижу, если покажешь.
Парни снова захохотали. Потом Аллак сказал:
— Когда человек срывает розу, он знает, что у неё есть шипы, которые будут царапать руку. Кто боится боли от шипов, тот не станет нюхать розу.
— А ты стал поэтом, братец! — пошутил Клычли. — Однако, друзья, если идти, то надо идти. Время попусту
терять не стоит…
Проникнуть к кибитке Энекути было нелегко, так как она стояла не на отшибе, а в тесном окружении других кибиток. Но, как и всякая крепость, она имела своё уязвимое место. С задней стороны кибитки почти к самой ограде агила [4] примыкал заросший деревьями и кустарником арык, через который был перекинут мостик… Сюда и направился Аллак с друзьями.
4
Агил — загон для скота.
Они осторожно прошли по мосту, проникли в агил, опоясывающий кибитку, и остановились у стожка колючки, сложенной около небольшой саманной мазанки.
— Вот, йигиты, и дом Энекути, — шёпотом сказал Клычли. — Мы в её агиле сидим. Ох, и боюсь я! Если бы я бога боялся так же, как Энекути боюсь, давно бы самым святым стал!
— Не бойся, с троими ей не справиться, — тихо засмеялся Дурды, оценив шутку товарища.
— Вот что, ребята, — прошептал Клычли. — Вы пробирайтесь потихоньку к кибитке, а я здесь покараулю. Если Энекути появится, постараюсь отвести ей глаза.
— Ты же боишься её!
— Ради друзей можно немного и смелым побыть. Идите, только не шумите очень. А то, в самом деле, девушки поймают вас и оседлают верблюжьими сёдлами,
— Мы их сами оседлаем! — сказал Дурды. — Идём, Аллак!
Вдвоём они подкрались к тылу кибитки и присели. Прислушиваясь, Дурды шепнул:
— Ты сиди, слушай, кто есть в кибитке, спят или ещё не спят. А я посмотрю возле двери. Если собаки нет, мы притолоку поднимем и откроем дверь,
Он ушёл и почти тотчас же вернулся.
— Лежит, чёртов Карабай. У самой двери лежит. Что будем делать с ним?
Может показаться странным, что сторожевая собака не заметила до сих пор присутствия чужих. Но пёс Энекути слишком долго жил на подворье ишана, как и его хозяйка, привык к чужим людям, отъелся и обленился. Он шумно сопел на вязанке дров возле двери, изредка ворча и повизгивая во сне: то ли его донимали блохи, то ли обожрался и видел скверные сны.
Парни огляделись по сторонам и заметили свет в щели одной из соседних кибиток, Дурды толкнул локтем Аллака:
— Пойдём, посмотрим, кто там?
— Пойдём, — согласился Аллак.
Дурды осторожно расширил щель, в которую пробивался свет, прильнул к ней глазом. Некоторое время он стоял неподвижно, только восхищённо причмокивал. Потом повернулся к Аллаку.
— Ты знаешь, что это за кибитка? Это и есть то самое место, где собираются гурии! Их там полным-полно! И все — без яшмаков. Ей богу! У каждой лицо светится, как лампа со стеклом, которую я видел в доме Мереда-арчина. Как бы, в самом деле, не обернулось правдой то, о чём Клычли говорил: оседлают нас с тобой молодухи на всю ночь…
— Пусть оседлают! — вздохнул Аллак. — А ну, пусти, я тоже посмотрю!
В кибитке действительно было много собравшихся за рукоделием молодых женщин. Они, видимо, сидели ужо давно, так как больше не работали, а подшучивали друг над другом и смеялись по каждому пустяку. Когда Аллак приник к щели, одна из женщин, стоя к нему спиной, приступала с куском красной материи к девушке, прилежно вышивавшей ворот халата.
— Встань, сестрица, встань, не стесняйся! Сейчас мы примерим, сколько нужно материи тебе на новое платье. Учти, что если не придёшь к йигиту в новом платье, он не пустит тебя под своё одеяло.
Женщины засмеялись, девушка покраснела и ещё ниже опустила голову. Насмешница постояла немного, бросила материю и, зевнув, сказала:
— Что-то плохо спала я прошлую ночь. Надо сегодня лечь пораньше. Пойдёмте, девушки?
Она обернулась, и Аллак, тихо ахнув, отшатнулся от щёлки.
— Моя!.. Моя Джерен!..
— Где Джерен? — не понял Дурды.
— Домой сейчас пойдёт.
— Тогда не теряйся! Иди и встречай её между кибитками.
Аллак двинулся было к кибитке Энекути, но вспомнил о собаке и остановился на полпути. Он чувствовал себя робко и неуверенно, словно не муж пришёл навестить жену, а юноша назначил свидание своей возлюбленной. Огромная нежность к Джерен, столько времена не находившая выхода, заставляла замирать сердце, дрожать руки. И дышалось так, словно Аллак только что два раза обежал весь аул.