— Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт. Он дома ждёт вас. Говорит, чтобы вы сразу шли, вместе со мной.

Разглядывая со всех сторон лезвие ножа, пробуя его на ноготь, Худайберды-ага помедлил с ответом.

— Зачем зовёт?

— Откуда знаю, ага? Сказал: пусть придёт сейчас же.

— И больше ничего не сказал?

— Больше не сказал.

— Один дома?

— Гости у него.

Жена смотрела испуганно и умоляюще, словно от него, от Худайберды-ага, зависело отвести от дома какую-то новую, пока ещё неизвестную напасть. Руки её с искривлёнными тяжёлой работой пальцами дрожали мелкой дрожью.

Худайберды-ага жалостливо поморщился, сказал, чтобы ободрить:

— Ай, может, ничего плохого… Может, Бекмурад-бай за Меле хочет нам помочь немного.

Он бросил нож на кошму, поправил опояску, потрогал, разглаживая, сквозную бородёнку.

— Идём, йигит!..

В толстых узорных носках и богатом тельпеке, накинув на одно плечо тёплый халат, Бекмурад-бай сидел на ковре в окружении гостей. Помимо знатных односельчан у него сегодня был редкий и почётный гость — сам ишан Сеидахмед. «Дай бог, чтобы всё — к добру!» — подумал Худайберды-ага, усаживаясь на указанное ему место. Колени его ослабли и недавняя уверенность в благополучном исходе дела уступила место тревожному ожиданию удара — слишком откровенно-недружелюбными были встретившие его взгляды гостей бая.

— Как поживаешь? — спросил Бекмурад-бай ровно и бесстрастно. — Как дела с копкой?

— С копкой по сей день возимся, — ответил Худайберды-ага почему-то слишком осипшим голосом. — Всё никак не…

— Говорят, ты на базаре побывал? — перебил его бай.

— Был… Сегодня был на базаре..

— Что торговал?

— Ай, какая торговля! Торбу муки взял, чая немного…

— А барана, говорят, купил?

Не желая распространяться перед гостями Бекмурад-бая о подарке Берды, Худайберды-ага кивнул:

— И барана купил… Овцу, не барана.

— Жена твоя плохо живёт — голодной спать ложится, голодной встаёт. Откуда вдруг разбогател?

— Да вот, разбогател немножко! — Худайберды-ага искательно улыбнулся, но га его улыбку никто не ответил.

Бекмурад-бай погладил усы, иронически прищурил один глаз:

— Что то легко разбогател. Как это?

— Ай, если аллах милостив, разбогатеть не трудно.

— Верно. Однако может быть, ты ошибся? Подумал, что бог дал, а на самом деле взял чужое. Может быть, так?

Только сейчас Худайберды-ага догадался, зачем его позвал Бекмурад-бай и чего он добивается. А догадавшись, смертельно обиделся и вознегодовал — никогда ещё так грубо и бесцеремонно его не позорили перед людьми. Сдерживаясь от резкого слова, стараясь не дрогнуть голосом, он сказал:

— Если аллах даёт своему рабу, он кладёт на его дороге! Мой возраст к шестидесяти подходит, и не было случая, чтобы я протягивал руку за чужим добром. Ни умышленно, ни по ошибке не протягивал! За чужим добром тянется привычная к этому рука, а моя рука — непривычна!

— Довольно болтать! — грубо оборвал Бекмурад-бай. — Говори, откуда взял деньги на муку и на барана! Перед всеми говори!

Дрожащим от негодования и оскорбления голосом Худайберды-ага сказал:

— По пословице получается! Бай надел новый халат — говорят: «Поздравляем с обновкой!», бедняка увидели в новом халате — «Откуда взял?» Нехорошо, Бекмурад-бай, позорить старого человека перед людьми! Вот моя поседевшая борода — ни один из сидящих здесь не скажет, что старый Худайберды обманул или украл!

Ишан Сеидахмед зашевелился. Катая жёлтыми пальцами янтарные зёрнышки чёток, внушительно изрёк:

— Грех брать в свидетели бороду! Борода — священна: на корне каждого её волоска сидит по ангелу!

— Тем более возьму её в свидетели, ишан-ага! — горячо воскликнул Худайберды-ага. — Не чёрную часть, седую часть её возьму! Это очень хорошо, ишан-ага, что вы здесь. Очень хорошо! Я верю вашему святому слову, вы поможете установить истину. Скажите, ишан-ага, не грешно ли клеветать на невинного человека? Скажите это всем! Я понял, что хочет Бекмурад-бай! У него украли корову, и он подозревает меня. Я никогда не крал, ишан-ага! У меня даже язык не поворачивается оправдываться от такой клеветы! Быть мне жертвой ваших предков, ишан-ага, я вам верю, вы сидите — как свидетель правды! Пусть вытекут мои глаза, если я говорю хоть одно неправильное слово! Бекмурад-бай позорит мои седины перед почтенными людьми, обвиняет в краже коровы. Я эту корову и в плохом сне не видел! А Бекмурад-бай сам украл моего сына! Обманным путём отобрал Меле и отправил его на трудовую повинность! Сказал: деньги дам. За те деньги можно было пятьдесят батманов пшеницы купить, а он не отдавал до тех пор, пока они не стали равны пяти батманам! Разве, это не обман, разве это не грех, ишан-ага? Объясните нам…

— Замолчи! — грозно крикнул Бекмурад-бай.

Однако Худайберды-ага не испугался:

— Не замолчу! На твоей стороне — сила, на моей — правда! Не замолчу!

— Не кричите, ибо гнев — богопротивен, — сказал ишан Сеидахмед. Вы неприлично говорили, Худайберды. Аллах прощает много грехов, но не прощает лжи. Как говорится в писании: «Не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину». На вашего сына выпал жребий. Почему обвиняете Бекмурад-бая? Вы уподобляетесь тем людям, о которых пророк наш сказал: «Покажет им аллах деяния их на погибель им, и не выйдут они из огня». Благочестие не в том, чтобы входить в дом с задней стороны, а в правдивости и терпении, ибо, как сказано, «поистине аллах — с терпеливыми».