— Трубач, ура! Да здравствует король дураков Алоизиус, — смеялись собутыльники.

Штаб-трубач Шлемпер, согласно требованиям дисциплины стоявший у двери, выступил вперед с трубою в правой руке. Его увенчали шутовской короной, а Леопольд фон Ведель принял между тем шапочку проповедника глупцов и облачение из руки полковника Эйтельгейнца. Алоизиус занял место на нижнем конце стола, а Леопольд — на верхнем. Большая ложка служила Шлемперу епископом, а винная кружка — эмблемой.

Хотя примитивный способ, каким велась эта война, должен был содействовать ослаблению воинской дисциплины, странно было видеть простого трубача допущенным на пирушку офицеров-дворян, причем ему представлялась в некоторой степени главенствующая роль. Дело в том, что Шлемпер был не только простой трубач, но и ученый господин. Воспитанный в Падеборне иезуитами и сделавшись священником, он исполнял многие духовные должности в монастырских владениях, но впоследствии принялся за военное ремесло, и не только замечательно играл на трубе, но и считался самым лихим солдатом в лагере, а с неприятелем — самым хладнокровным.

— Смирно, достопочтеннейшие подданные! — начал он. — Внемлите моей речи! Вот это — и он показал ложку — символ всяческого благополучия и означает еду! Если человек сыт, он доволен, если же он голоден, то ведет войны! Но я не стану морить вас голодом, вполне убежденный, что вы прокормите и себя и меня. Этот сосуд, — и он приподнял кружку, — не простая кружка, а эмблема мирового, преисполненного живым духом, строя. Но поскольку намерены мы основать в эти печальные времена царство глупости, то обязаны вы вкушать огненный напиток, доколе в силах будете, и кто окажется доблестнейшим витязем в попойке, тот будет возведен в сан моего канцлера! В этом мое воззвание! Да здравствуют ложка, чаша и веселье! Они правят миром.

Ему отвечали восклицаниями и тостами. Между тем подали еду, и общество, прежде всего, занялось средствами, содержащими человека в довольстве, не упуская, однако, из вида напитков и дурачеств!

— Приступим к дальнейшему обсуждению потребностей общества, и прежде всего — к духовно-жидкому элементу. Сюда, вечный источник нектара! Повелеваем мы оросить нашу резиденцию огневым соком Рейна, ибо сухое и невинное дурачество — глупейшая в мире вещь!

Кушанье убрали, и стол покрылся кружками и бутылками.

— Сознайтесь, шутовской епископ, — обратился Алоизиус к Леопольду, — что Бахусу принадлежит первое возлияние. Так как мы находимся в войне с жителями Кельна, то через Бахуса только и можем одержать победу. Споим врагов наших, и головная боль с похмелья пусть будет контрибуцией, которую мы возложим на них!

— Достойный и премудрый Алоизиус, я вполне разделяю твое мнение, — весело ответил Леопольд. — Если при помощи Бахуса тебе удастся победить баварцев и кельнцев, то с полным правом займешь ты кресло кузена нашего Гебгарта.

— Да, да! — засмеялись все. — Низложим Гебгарта и возложим шляпу на главу Алоизиуса.

— Нет, воинственные подданные! — ответил трубач. — В Кельне должен править первейший из глупцов, и до тех пор не заслужить мне подобной чести, пока не превзойду я глупостью Гебгарта, что, как надеюсь, случится завтра.

— Каким образом? Что ты затеваешь?

— Это тонкий, глубоко задуманный план, для обсуждения которого мы и созвали вас. До сих пор мы только полудураки, ибо провозгласили только культ Бахуса, но Гебгарт дурак полнейший, ибо поклоняется он также и Венере. Есть ли более возвышенная дурацкая мысль, как поставить Агнессу фон Мансфельд начальницею кельнской?!

Раздался громкий хохот.

— Но каким образом, господин, намерен ты подняться на эту высоту дурацкого культа? — вскричал Леопольд.

— Молчать! — закричал Эйтельгейнц. — Алоизиус доверил моему верному сердцу план компании, прежде чем мы вошли в потешную область дурачеств. Он справлялся уже у Венеры — угодно ли ей открыть свое святилище для нашей безумной любви и бахусова веселья, и с радостно распростертыми объятиями она ждет нас.

— Черт побери! Что это такое? — вскричал ротмистр Шульц.

— А то, что мы знаем приятное местечко, где завтра Бахус сочетается браком с Венерой, — брякнул Фюрстенберг.

— Пусть сам король возвестит это! — сказал Путлиц.

— В часе пути отсюда, в Беннингсгаузене, находится богатый девичий приют. Проворные и красивые девочки привольно живут там и не косятся они на людей, питающих в сердце земную любовь. Я хорошо знаю их, потому что восемь лет тому назад я был их капелланом, пока коварство подебронского капитула не вынудило меня взяться за копье и за железный штык. А что если бы завтра мы провели у них масленичную ночь?

— Да это безумная мысль! — вскричал Арнсдорф.

— Во всяком случае, она будет благосклонно принята милыми девами, — ответил Шлемпер. — Вчера я был у них, рассказал им о наших красавцах дворянах, напомнил им старое веселое время, и они полагают, что если вам угодно заставить их забыть бранные тревоги, то найдете вы у них открытые двери и такие же объятия.

— Галло! Гуссо! К монахиням! — вскричал Эйтельгейнц. — Кто добрый мне товар ищет, тот справится со мной.