Внезапно на вершине холма коротко закрякал рожок; ему во множестве стали вторить остальные. Парменион, замерев, ошарашенно воззрился на Катона:

— Какой осел это делает? Что они там, язви их в зад, творят?!

Катон ошеломленно обернулся. Размашисто идущая римская пехота, спутавшись на полушаге, растерянно застыла от прозвучавшего сигнала «стой». Катону сделалось в буквальном смысле тошно.

— Видно, начальник наш переполошился, — рассудил Парменион. — При виде того вон моря разливанного. — Помолчав, он добавил: — Да спасут нас боги.

— Только на них теперь и уповать, — пробормотал Катон. — Глянь, мы потеряли инициативу.

Снизу уже слышались первые тревожные вскрики. Спустя секунду до слуха донесся оголтелый стук барабана, и стало видно, как при свете лагерных костров тысячи и тысячи людей внизу, пробуждаясь от сна, спешно берутся за оружие и бегут к лошадям.

Римская армия стояла, наблюдая, как скапливаются, плотнеют вражеские ряды. Повстанцы Артакса — в основном пехота — выстроились перед лагерем тонкой линией. Но они опасности толком и не представляли. Иное дело группы парфянских конных лучников и катафрактов, что уже начинали понемногу продвигаться вперед к отлогому склону, наверху которого в нерешительном ожидании остановились римляне.

— Что он делает?! — Парменион в сердцах стукнул кулаком себе по бедру, глядя направо, где в центре наступательной линии находился проконсул Лонгин со своим штабом. — Почему не дает приказа атаковать, пока еще, чтоб его, не слишком поздно?

Катон, кашлянув, шагнул навстречу своему подчиненному.

— Центурион Парменион.

— Да?

— Был бы признателен, если б ты держал рот на замке. Подумай о людях. В их понимании это часть замысла. Понимаешь? Прояви сдержанность. Ты же ветеран. Так и действуй сообразно своему гордому званию.

— Не премину, господин префект.

Катон секунду-другую удерживал на нем взгляд, пока не убедился, что центурион его понял, после чего приказал:

— Выполнять.

— Слушаю.

Ночь близилась к своему пределу: вон уже тонкая светлая полоска на восточном краю небосклона возвестила приближение рассвета. С каждой минутой стали проглядывать все новые детали окружающего пейзажа. Приказа наступать все не было. Наконец вдоль ряда издалека показался штабной офицер — молодой трибун из всаднического сословия; он то и дело приостанавливался, поочередно давая указания строевым командирам. Видя, что он тронулся в сторону Второй Иллирийской, Катон сам пошел ему навстречу.

— Полководец тебя приветствует, — отсалютовал запыхавшийся трибун. — Он говорит, что вражескую атаку будет ждать здесь, на возвышенности. Приказ наступать последует тотчас, как мы их сломим. А пока ты должен оборонять фланг. Если будет попытка прорвать наши ряды с вашего края, вы с пальмирским князем отвечаете за сдерживание их натиска.

— Хорошо, — кивнул Катон. — Будем исполнять свой долг.

— Благодарю, префект.

Они обменялись салютом, и трибун, развернув лошадь, поскакал обратно к проконсулу. Катон повернулся к Пармениону:

— Ты слышал?

— Точно так.

— Тогда мы знаем, чего ожидать. Наша задача оберегать фланг. — Катон определился с решением. — Подтяни людей и сформируй оборонительный строй на конце макроновой когорты. Пошли человека к Балту: пускай его лучники выстроятся за нами и готовятся встретить выстрелами каждого из парфян, кто атакует линию слева.

— Слушаю, господин префект.

— Ну так давай шевелиться! У нас же оплата не поденная.

С перестроением Второй Иллирийской местонахождение Катона стало гораздо ближе к Макрону, и он сходил проведать друга. Тот, видя его приближение, устало покачал головой.

— Надо же, как наш драгоценный военачальник все обгадил. Представляешь, — он указал на новенький гребень своего шлема, — пять динариев отдал за это одному рвачу из Второй когорты. Получается, за что — за нарядную мишень для парфян? Цельтесь на здоровье!

— Похоже на то, — ехидно согласился Катон. — Проконсул, видимо, втемяшил себе в башку, что они с ходу двинутся нас атаковать.

— Ага, разбежались. Ничего, скоро сам все увидит.

— А потом? — Катон понизил голос так, чтобы его слышал один Макрон. — Как он, по-твоему, поступит?

— А что он вообще теперь может? В лучшем случае изведет всю кавалерию на то, чтобы удерживать врага на месте, пока легионы идут с ним на сближение. Но у него и на это ума не хватит. Скорей всего, он начнет трубить отступление, как только увидит, в каком количестве наших скашивают стрелы.

— Согласен. Отступить без тяжелых потерь теперь вряд ли удастся.

— Что ж, он сам домогался этой битвы, — вздохнул Макрон. — Вот он ее и получил. Теперь надо еще исхитриться дожить до того, чтоб кому-нибудь потом об этом рассказать.